а иногда не бреется вовсе. Ходит заросшим, бессознательно маскируя второй подбородок.
– Почему он? – Алекс проявляет к заурядному событию повышенный интерес, акцентирует на нем внимание – и это тоже выглядит странным.
– Потому что второй ключ от шкафа есть только у него. Пойдемте, Алекс.
Сколько отелей перевидал в своей жизни Алекс Гринблат? Массу. Спасители мира в моем представлении являются самыми запойными путешественниками, они коллекционируют страны так же, как мы с Домиником коллекционируем вещи из номеров. Где-нибудь в заоблачной выси, в башне из слоновой кости посредине Манхэттена, в замке посредине Шервудского леса, в хвостовой части дирижабля «Италия», на корме линкора «Тирпиц» (стандартное, унифицированное человеческое жилье унизило бы Алекса Гринблата) – где-нибудь там, в одной из двух тысяч комнат, стоит огромный стеклянный шкаф со странами, которые Алекс осчастливил своим визитом:
засушенными;
заспиртованными;
заклеенными сургучом;
запертыми в музыкальные шкатулки —
уф-ф!..
И какие отели соответствовали разным возрастам Алекса? В наш он заглянул бы лишь случайно, в крайне сомнительном возрасте двадцать один – переждать туман и на скорую руку перепихнуться с до одури юной поклонницей оркестрика «Буэна Виста Соушал Клаб», она утверждает, что уже курила сигары, смех, да и только!..
Ах да! – Секс со мной не доставит вам никакого удовольствия, – я и забыла!
Крайне сомнительный возраст двадцать один отменяется, так же, как и крайне сомнительный возраст двадцать семь, и тридцать три, и все последующие, до которых Алекс Гринблат еще не добрался, напрочь законсервировавшись в своих тридцати пяти. Надо бы вынести из холла пепельницы с окурками, куда только смотрит Фатима?
На дворец Бахия в обрамлении бледно-сиреневого.
– …Мы пришли, – говорю я, остановившись перед дверью Доминика и переводя дух.
– Стучите, – командует Алекс.
Но и без его понуканий я впиваюсь костяшками в слегка разбухшее от постоянной влажности дерево.
Никакого ответа.
– Доминик, это я! Открой!
– Он мог куда-нибудь уйти, – замечает Алекс.
– Вряд ли. Он наверняка дома.
За дверью по-прежнему тихо. Спустя минуту тишина начинает раздражать меня.
– Доминик! Мы же договаривались, Доминик!..
Шорох, шлепанье босых ног, покашливание – слава богу, хоть какие-то подвижки.
– Это ты, Саша́?
– Ну конечно!
Мне не нравится голос Доминика: придушенный, хриплый, дрожащий как осиновый лист, загнанный. Он пропитан влагой, так же, как вход в его берлогу, ничего хорошего ждать от этой влаги не приходится. С Домиником что-то не так, это чувствуется и через дверь.
– Черт возьми, Доминик! Откроешь ты или нет?
Покашливание переходит в сопение, как будто Доминик пробежал марафонскую дистанцию и остановился в пяти метрах от финиша: двигаться дальше он не в состоянии, бедняга Доминик.