работе в Грузии, вспоминал, что Сосо имел «обидчивый характер» еще в юности, и что друзья по Тифлисской семинарии удивлялись по поводу этой, по их мнению, совершенно негрузинской черты характера Джугашвили. «Коба не понимает шуток, – с грустью говорили они. – Странный грузин – не понимает шуток. Отвечает кулаками на самые невинные замечания»20.
Л.Д. Троцкий: «Что ему доставляло сторонников, – говорит Иремашвили, – это страх перед его грубым гневом и его злобным издевательством. Его сторонники отдавались его руководству, потому что чувствовали себя надежно под его властью… Только такие человеческие типы, которые были достаточно бедны духовно и склонны к драке, могли стать его друзьями…»
Неизбежные результаты не заставили себя ждать. Одни из членов кружка отошли, другие всё меньше принимали участие в прениях. «Две группировки за и против Кобы сложились в течение нескольких лет; из деловой борьбы выросла отвратительная личная склока». Это была первая большая «склока» на жизненном пути Иосифа, но не последняя. Их еще много предстоит впереди.
Нельзя не рассказать здесь, далеко забегая вперед, как Сталин, тогда уже генеральный секретарь, нарисовав на одном из заседаний Центрального комитета удручающую картину личных интриг и склок, развивающихся в разных местных комитетах партии, совершенно неожиданно прибавил: «Но эти склоки имеют и свою положительную сторону, так как ведут к монолитности руководства». Слушатели удивленно переглянулись, оратор безмятежно продолжал свой доклад. Суть этой «монолитности» уже и в юные годы не всегда отождествлялась с идеей. «Дело для него, – говорит Иремашвили, – шло совсем не о нахождении и установлении истины; он оспаривал или защищал то, что прежде утверждал или осуждал. Победа и торжество имели для него гораздо большую цену…»
Крайние политические взгляды Кобы не сложились, продолжает Иремашвили, в результате «объективного изучения», а явились «естественным продуктом его личной воли к власти, физически и духовно владевшего им беспощадного честолюбия». За несомненным пристрастием в суждениях бывшего меньшевика нужно уметь найти ядро истины: в духовной жизни Сталина личная практическая цель всегда стояла над теоретической истиной, и воля играла неизмеримо большую роль, чем интеллект.
Иремашвили делает еще одно психологическое замечание, которое, если и заключает в себе элемент ретроспективной оценки, остается всё же крайне метким: Иосиф «видел всюду и во всем только отрицательную, дурную сторону и не верил вообще в какие бы то ни было идеальные побуждения или качества людей». Эта важнейшая черта, успевшая обнаружиться уже в молодые годы, когда весь мир еще остается обычно покрыт пленкой идеализма, пройдет в дальнейшем через всю жизнь Иосифа как ее лейтмотив. Именно поэтому Сталин, несмотря на другие выдающиеся черты характера, будет оставаться на заднем плане в периоды исторического подъема, когда в массах пробуждаются их лучшие качества бескорыстия и героизма, и, наоборот,