конюшни чистить или за мелкую кражу добряк-судья год каторги пожаловал, – это дело простое. Устраивайся, обживайся, учись, как обитать за решеткой. А вот когда попал на пожизненную… ну, или на десять лет рудников, что верная смерть, – то готовься бежать.
Только по уму готовься!
Вначале пойми, как ты бежать будешь. Слабину прощупай – в стене, в полу, в стражниках. И жди момента. Не дергайся раньше времени. Но и не упусти свой шанс. Не перегори. Тюрьма, особенно одиночка, тем ужасна, что волю убивает. И тело еще не ослабло, и мысли двигаются, а воли нет – и пропал человек. Перед ним дверь открой, ключ на столе забудь, оружие оставь, а он будет тупо смотреть, шага к свободе не сделает.
Бежать. Как? Камера глухая, стены не пробить. До люка не допрыгнуть. Эх, будь у меня хорошее Слово, а на Слове… лестница, к примеру. Или хотя бы веревка с крюком, веревку можно и на слабое Слово положить. Ну и пила, конечно, чтобы, к люку добравшись, перепилить брусья…
Пустое это. Во-первых, даже выберусь из камеры – надо будет как-то дверь в коридор открывать. А во-вторых, нет у меня Слова.
Что у меня есть? Опилки, вода да слив для нечистот…
Можно, конечно, опилками слив забить. Даже думать противно, с чем их для этого мешать придется, но… Можно, наверное. А когда камера вся доверху водой заполнится, подплыть к решетке, попытаться с замком справиться…
Я захохотал, но смех в гулкой темноте прозвучал так страшно, что наперед я зарекся смеяться.
Это ж сколько будет наполняться камера от тонкой струйки?
Дня три, четыре…
А меня ведь кормить собираются.
Да и не смогу я трое суток в ледяной воде проплавать. В лучшем случае – утону. Но тогда уж проще жилы на руке перегрызть да и отправиться медленной скоростью на тот свет…
Значит, не там слабину ищу.
Глава вторая,
в которой я делаю глупости, но вреда мне это не приносит
Уж не знаю, кто мог в такой камере пятьдесят лет прожить. Может, дикий гренландец или исландец, привыкший среди льдов жить, на морозе нужду справлять и снегом умываться. Холодно! Все время холодно, а ведь сейчас теплая ранняя осень стоит. Холод мешал спать, холод не давал думать, холод тянул силы. Хоть бы одеяло какое! Хоть бы одежду оставили!
Первую ночь в камере я не мог даже глаз сомкнуть. Промучился, то пытаясь зарыться в опилки – тогда ледяной пол высасывал из меня тепло, то сгребая все под себя – тогда мучил холод, идущий от каменных стен.
Но, проснувшись, я обнаружил, что в какой-то миг все-таки задремал. Пошел в угол, к воде и сливу, да и наткнулся на что-то круглое и мягкое, лежащее на полу.
Это оказался мой паек. Ползая по камере, я нашел две вареные картошки, маленькую репку, ломоть хлеба и кусок соленой трески. Еда была помятой, видно, ее попросту, без церемоний, скинули через решетчатый люк. Вот и рухнул еще один мой план – подкараулить надзирателя в тот момент, когда он будет разносить еду.
Справив дела и умывшись, я вернулся к своим опилкам. Очистил картофелину – интересно, скоро ли я перестану ее чистить и начну жрать с кожурой? –