курил махорку, как они, матерился, как они. Бойцы считали его вполне своим. При новой власти антисемитизм перестал быть государственной политикой. Большевики объявили все национальности равными, запретив все религии. Но хотя государственного антисемитизма не стало, в людях он продолжал жить – евреев старались обвинить во всех ошибках смутного времени. Старый черносотенный лозунг «Бей жидов – спасай Россию» все еще оставался злободневным.
Несколько раз бывало, что кто-нибудь из незнакомых бойцов к нему привязывался, в основном, из-за любви к чтению, и обзывал:
– У-у, жид ученый!
Тогда громадный Павел злобно нападал на обидчика, хватался за шашку и готов был изрубить его на куски. Бойцы полка знали его буйный нрав и вступались за него: – Ты с ним поосторожней – убьет ведь, покажет тебе, какой он жид.
Сразу после опубликования второго декрета о всеобщей военной повинности было мобилизовано 300 тысяч человек, в 1919 году в Красной армии уже было 1,5 миллиона человек, а к концу войны – 5 миллионов, из которых 4 миллиона составляли оторванные от земли крестьяне. В рядах Красной армии остались служить 170 тысяч бывших офицеров царской армии, но их подвергали жесткому «классовому контролю». Для этого в апреле 1918 года были введены должности военных комиссаров при командирах – контролировать и воспитывать бойцов. Все комиссары были революционерами и большевиками, и среди них встречалось много евреев.
Образованные евреи впервые получили возможность открыто участвовать в движении либерализации России. В сумятице Гражданской войны 1918–1922 годов многие из них почувствовали аромат долгожданной свободы и ринулись воевать за новую власть. Они вступали в партию большевиков и сражались в красных войсках. Прослойка образованных людей среди революционеров-евреев была намного больше, чем среди русских солдат, крестьян и рабочих, и партийные евреи часто становилась комиссарами военных отрядов.
В бригаде, в которой служил Павел, был такой комиссар – Лев Захарович Мехлис. Его еврейское происхождение можно было легко определить типичными еврейскими чертами: узкое лицо, острый длинный нос с горбинкой, глаза навыкате со слегка набухшими веками, черные курчавые волосы, – и говорил он, грассируя по-еврейски. Ему было тридцать лет – для армии возраст уже солидный. Он считал себя интеллигентом, потому что прежде работал конторщиком и учителем в еврейском местечке под Одессой. Павла поражало его умение складно произносить зажигательные речи перед бойцами и перед населением взятых сел и городов.
– Где это ты научился так говорить, Лев Захарович?
У Мехлиса была привычка каждую фразу начинать с «а я…». Глядя немного снизу вверх на громадного Павла, он рассказывал:
– А у меня, Пашка, хорошая школа. А я же одессит, а в нашем городе говорить все умеют. Нет такого одессита, чтобы не умел сказать острое словцо. А я еще и учителем был, тоже в словах поднаторел. А еще я в партии большевиков много выступал