в смысле предмета роскоши, идеализированный бездельник, что не значит, конечно, что здесь идет речь о противоположности между человеком духовно и физически активным. Прибавим, что таким всегда был аристократический идеал и всегда он таким оставался в этих классах, а в остальных лишь до той поры, пока последние настолько были порабощены аристократией, что зависели от нее и в духовном отношении.
Этому вовсе не противоречит тот факт, что когда абсолютизм находился в апогее, то красивой считалась величественная мужская и женская фигура. Эта величественность была не более как позой, только актерской демонстрацией силы. Выставляли поэтому напоказ даже не силу, а сверхсилу. Да и царил этот идеал лишь мимолетно. Он знаменует собой тот короткий период, когда абсолютизм, по-видимому, достиг апогея своего никем не оспариваемого могущества, период между 1680 и 1700 годами, эпоху париков allonge и фонтанжа[17].
Мы незаметно переходим ко второй характерной черте идеала красоты, созданного эпохой абсолютизма.
Бездельник XVIII века вместе с тем, как мы уже знаем, также и утонченный жуир. В силу этого и самый идеал красоты развивался в сторону рафинированности. Основное отличие в данном случае от эпохи Ренессанса состояло в том, что, хотя животный элемент остается в любви по-прежнему самым главным, в нем техника преобладает теперь над творчеством. Важнее всего техника любви, пути, ведущие к ее последнему слову. Идеализируется только орудие наслаждения или, вернее, различные его орудия, и в них кульминирует самый идеал красоты. А это равносильно систематическому изгнанию творческого начала из идеальной телесной фигуры человека, в чем и состоит сущность рафинированности в половой области.
Стремление к изысканному чувственному наслаждению очень характерно обнаруживается в идеологии красоты. Так как паразит-жуир стремится все к новому увеличению возможностей наслаждения, то первое, что он делает, он раздробляет наслаждение, чтобы его умножить. Это заставляет его по необходимости раздроблять и самое человеческое тело. Жуир делает из него десяток отдельных, самодовлеющих орудий наслаждения. Тело перестает быть единым, становится – составным. Так разрушается прежняя гармония, характерная для царившего в эпоху Ренессанса идеала человеческой красоты. В женщине видят уже не нечто целое, а прежде всего отдельные прелести и красоты: маленькую ножку, узкую кисть, нежную грудь, стройный стан и т. д. Существуют только отдельные части ее личности, женщина не более как mixtum compositum – смесь этих отдельных частей. Это как бы отдельные блюда эротического пиршества, которые женщина подносит мужчине. А отсюда вытекает одно совершенно новое и весьма важное явление.
Под влиянием такого раздробления на части прежней единой гармонии, обусловленной творческой тенденцией эпохи, идеал красоты уже не был соединен непременно с наготой. Отныне он, напротив, находится в теснейшей связи с одетым телом, неотделим от последнего. Вследствие этого меняется