про испанскую войну по открытке, которая у нас на столе. Я долго ее разглядываю.
Такая страшная картинка: серый самолет в небе, а на пустынной улице лежит девочка, около нее красное пятно. Женщина с черными, коротко стриженными волосами, в красной косынке, с грудным ребенком на руках бежит через улицу, прикрывая ребенка рукой. Я слежу со страхом за ней и за самолетом. Успеет ли она скрыться в доме?
– Мама, кто лежит на мостовой? Девочка?
– Нет, кукла.
– А почему кровь?
Я долго разглядываю открытку. Как пустынна улица! Только неподвижная девочка лежит на булыжной мостовой, раскинув руки, только бегущая женщина с черными волосами в красной косынке…
– Мама, это не кукла, – говорю я, – это девочка.
– Это кукла, – произносит мама и убирает открытку со стола.
Сейчас я удивляюсь: откуда мне было знать, как выглядит самолет? Но отчетливо помню – маленький, серый, с прямыми, будто обрубленными по концам крыльями самолет, висящий в небе между домами.
Выходной день не похож на другие дни. Утром мама приносит тазик в комнату, я протягиваю руку, а папа берет мою руку, намыливает, затем берет другую. «Вот другая». Папа трет мои ладошки одну о другую: «Обе моют хорошо, одна моет другую, обе моют личико».
Двумя моими ручками он проводит по лицу.
Однажды в воскресенье мы пошли в зоопарк. Вечером папа и мама спрашивают:
– Что тебе больше всего понравилось, Ингуся, в зоопарке?
– Птички.
– А еще что?
– Птички. Они такие веселые, разноцветные, их много, они летают туда-сюда.
– Ну а слон? Слон тебе понравился?
Я молчу. Я не помню слона.
– Такой большой, огромный.
Очень мне не хочется огорчать родителей. Я напрягаюсь.
– Он такой большой, большой, серый, у него хобот.
Нет, я не помню. Почему-то вспоминается высокая серая стена. Может, это и был слон?
– Вспомнила, – говорю я. – Такой большой, похож на стену.
Мне кажется, мама и папа разочарованы.
Я болею, и мне это очень нравится. Мама становится еще более ласковой, я вижу ее озабоченное, страдающее лицо, которое все время обращено ко мне. Меня опять по очереди папа и мама носят на руках, и голова моя не держится на тонкой худенькой шее. Я, как грудной младенец, не могу держать голову. Вот тогда и входит в мою жизнь ОНА – всемогущая Военно-медицинская академия. Это и военные в шинелях, как у папы, спешащие по улицам, это и прекрасные слова: «Боткинская», «Клиническая»… Это и штаб – желтое здание с зеленым куполом.
«Профессор Знаменский… профессор Знаменский», – слышу я. И вот он приходит. Нет, не могу я вспомнить его вида. Кажется, у него была борода. Знаю, что он в военной форме, что на нем белый халат. Знаю, что мама перед его приходом меняет все мое и так чистое белье, застилает на тумбочку у моей кровати белоснежную салфетку. Знаю, что я уже давно переведена в большую комнату, где много воздуха, где можно долго ходить со мной на руках, и я кладу голову на плечо то мамино, то папино. Профессор Знаменский…
– Ты