девица молодая, диковинная, – вся зелёная. Как увидела их, обрадовалась, осчастливилась.
На Лучника глядит, не отрывается, соловьём голосистым заливается, —
Леснушка то она, рода Зеленушного. Всю – то жизнь тут живёт, с тёткой своей злобной, кровожадной, жалкое существование ведёт.
Всех посожрала та тетка вокруг, лес отравила, да заговорила.
Никого в округе живого не оставила. Улетела она, в соседний лес на пропитание. Ночью глубокой должна она возвернуться.
Как же хорошо, что такой сильный да смелый молодец тут объявился, спасёт ее наконец-то, от бытия горемычного.
Говорит – говорит, да забалтывает.
Под ручки Лучника схватила, в дом повела.
Василиску намеренно не замечает, только его обхаживает.
Усадила, да вся в жалобах, что и попотчевать то их и нечем.
Разделили они с ней свой тормозок походный. Налетела она на рябчиков, как гарпия, не столько жевала, сколько заглатывала.
Жалко стало им ее, а уж Лучник то совсем подразмяк, да раздобрел, уже и с три короба наобещал, что спасёт ее, от тетки злобной тиранистой.
А та и рада стараться, сидит глазками пучеглазыми стреляет, силой, да отвагой его восхищается, вся как ящерица извивается, так и льнёт к нему, так и ластиться.
Василиска глядит на нее во все глаза, подозрительность ее точит, да неправильность гложет.
Но мысли от себя те гонит, уж больно складно да ладно, та Зеленушка заливает, да и от усталости глаза слипаются, тело сонной тяжестью наливается.
Меж тем завечерело, уставшие путники совсем с ног валятся, нехватка отдыха сказывается.
Укладывает их она, да прибылтывает, мол, не пропустят они возвращение тетки злодейки, как земля то затрясётся вся, знать тетка уже близка, она сразу их и разбудит.
Уболтала, уговорила, спать все ж таки уложила, да по разным комнатам разместила.
Василиска как легла то на кровать, так и уснула тут же.
А Леснушка то, все к Лучнику пододвигается, соблазнить его старается.
Массажем его разминает, хвалебными речами о мышцах могучих его размягчает. Да и он – то парень молодой, да горячий. Что ж не приласкать то девицу одичавшую, да ласковую, хоть и экзотическую, но уж на все согласную.
А она уж и шею облизывает, да все ниже спускается, вся извивается.
Тут в свете лунном блеснули вдруг зубы острые, громадные, рот черной дырой виднеется, в ней зубы клыкастые белеются, глаза повываливались на тонких ниточках торчат, шевелятся, шипы на спине повылазили, хвост, что у скорпиона, из стороны в сторону качается, на острие яд источается. В монстриху враз обернулась, в упыриху моментом перекинулась.
Разинула то она пасть, готовясь то ли сожрать его, то ли ещё чего… но вдруг звон глухой раздался, она то тут же вся обмякла, да на пол брякнулась.
Лежит он ошарашенный, от страха и испуга оторопевший. Чуть достоинства самого сокровенного не лишился, да и без головы видимо, чуть не остался.
Вскочил, да весь в простыню завернулся.