/p>
– Командор, – шептала она сквозь слезы. – Я хочу всегда быть с тобой!
– Это невозможно, – печально ответил он. – Моя жизнь полна смертельных опасностей.
– Я не страшусь разделить их с тобой!
В дверь каюты сильно постучали и кто-то прокричал:
– Командор, на горизонте шхуна! Она преследует нас!
– Это Дрейк, пират ее величества королевы Елизаветы! – в порыве отчаяния женщина заломила руки. – Он настиг меня!
– Это будет его последнее злодеяние, – пообещал командор, взяв в одну руку шпагу, в другую – длинноствольный мушкетон. Отдал распоряжение через дверь: – Команде приготовиться на абордаж!
– На абордаж!
Бригантина мгновенно наполнилась возбужденными криками и топотом ног бегущих на палубу моряков.
Красавица, побледнев, поцеловала возлюбленного, быть может, в последний раз…
Николая Зябликов, проснувшись, долго еще лежал в темноте и слушал, как за окном после короткого ночного затишья пробуждается город. Через открытую форточку свободно проникали свежий морозный воздух и звуки. Сначала зарычали автомобили, взбираясь по их крутой улице к перекрестку. Потом торопливо прошагал человек, неизвестно куда или откуда спешивший в такую рань, за ним другой, третий… И вскоре множество ног хрумкало выпавшим ночью и успевшим подмерзнуть снегом, перемалывая его в грязь.
Николай невольно вздохнул. Ему казалось невыносимо скучным совершать неизменный ежедневный круговорот жизни: вставать, умываться, завтракать и одеваться, а затем выходить из дома и брести по уличной слякоти на работу, и там маяться весь день, мысленно торопя приближение вечера. Но и долгожданный вечер, он знал, не принесет ему радости, тогда он начнет ждать ночь, когда можно будет, наконец, с облегчением лечь в кровать и забыться до утра…
Николай опять грустно вздохнул. Он понимал, что потерял интерес к жизни. Но случилось это не вчера, а несколько лет тому назад, и он смог уже привыкнуть к этому состоянию безнадежности. Однако старался не вспоминать то время, когда утро еще приносило ему радость. Это было не так просто – отречься от всего чистого и светлого, что хранила его память. И не всегда удавалось. Тогда Николай пытался схитрить, обмануть самого себя. Он переворачивал в своей памяти как можно больше страниц и заглядывал чуть ли не в начало своей жизни.
В те дни его будила мама. Тогда он спал в одной с ней комнате, но только в маленькой детской кроватке с забавным медвежонком, нарисованным на деревянной спинке. Мама склонялась над ним и, ласково поглаживая по голове, приговаривала:
– Коленька-Николенька, вставай, утро пришло, пирожки принесло!
А ему были так приятны прикосновения ее теплой мягкой руки, пахнущей почему-то молоком, но не магазинным, а деревенским, парным, что он, уже проснувшись, старательно жмурился, продляя мамины ласки. Он знал, что на завтрак его действительно ждут вкусные пирожки, еще пышущие жаром, с сочащейся из них начинкой из грушевого или яблочного варенья. И не мог понять, как это утро сумело их принести, ведь у него нет рук. Но если допустить, что руки есть, значит, имеется и рот, и почему же тогда оно, это самое утро, исправно несет вкусную сдобу ему, Коленьке, а не съедает само? Он бы ни за что не удержался и попробовал хотя бы кусочек. Но еще ни разу ему не попадался надкусанный пирожок…
Мама все-таки замечала, что Коленька притворяется, и нежно упрекала его:
– Сынок, я же опоздаю на работу, и меня накажут!
Каждое утро эта неведомая работа отнимала у него маму, и Коленька сильно невзлюбил ее. Работа представлялась ему страшным, большим и лохматым чудовищем, похожим на соседского пса Фильку. Коленьку обжигала острая жалость к маме, он протягивал к ней свои ручонки и обнимал за шею, лепеча, что когда он станет взрослым, ей не придется бояться не только своей злой работы, но даже и самого Фильки. А мама, смеясь, целовала его, и Коленьке было так хорошо, как, наверное, не бывало уже никогда в жизни. Если забыть про Ирину…
Дзи-и-инь!
Николай вздрогнул от резкого звонка будильника. Пора было вставать. Он мог бы еще понежиться в постели, но это уже не доставило бы ему удовольствия, потому что в своих воспоминаниях он дошел до Ирины, что всегда отзывалось в нем болью. И сколько он ни пытался, но миновать Ирину не мог, она служила переходным звеном между его радостными и хмурыми утрами. И, наверное, была неповинна в этом, как нельзя всерьез винить плохой сон в своем дурном настроении, но это ничего не меняло. Обычно Николай не думал о ней. Но с таким же успехом он мог пожелать забыть день своего рождения или о том, что однажды он умрет. А это было невозможно.
В соседней комнате проснулась мать. Она глухо кашляла, одеваясь, чтобы пойти на кухню и приготовить ему завтрак. Она уже давно вышла на пенсию и теперь по утрам беспокоилась, что на работу опоздает сын. Он для нее оставался все тем же Коленькой-Николенькой, которого она будила каждое утро, если он не вставал вовремя сам, поэтому Николай, отбросив одеяло, поднялся с кровати. Он опасался, что она зайдет и догадается по лицу сына о его душевном смятении, а он не