и пусть живут, как хотят.
– Я тебе уйду,– раздался тут же голос его супруги, которая только собралась было впустить мужа и таким образом конфликт семейный с лестничной площадки переместить в родные пенаты, но услышала на его беду последнюю фразу, выкрикнутую мужем в запале. Дверь на этот раз распахнулась, с треском врезавшись в стену и, на пороге квартиры Романовых появилась раскрасневшаяся от гнева Светлана Валентиновна. Она только что повздорила со свекровью, защищая от ее несправедливых обвинений мужа. И одержала несокрушимую победу в словесном с ней поединке, о чем и спешила поведать ему же вместе с приглашением к примирительному обеденному столу, где стороны, хлебая домашний борщ, должны были прийти к консенсусу, как любил выражаться самый элегантный из Генсеков КПСС.
Сам он, правда, к консенсусу со своими соратниками так и не пришел, после посиделок принудительных в Форосе, но словечко это успел в обращение внедрить, до того как его вышвырнули из новенького кресла Президента СССР незаконсенсившиеся члены той же партии. Вернее – вышвырнули вместе с креслом.
– Тебе семья не дорога, дорогой? Куда это ты уйдешь? А главное – к кому? Хотела бы я взглянуть на ту дурочку, которая захочет тебя принять такого. Или есть уже?– заводила сама себя Светлана Валентиновна, наступая на пятящегося мужа и махая кулачком сжатым у его носа.– Права выходит мама твоя и зря я из-за тебя с ней разругалась. У тебя дочь уволокут, как вот у этой размазни…– Светлана Валентиновна обличающе и пренебрежительно, ткнула пальцем в Эдуарда Александровича -…а ты будешь так же как он блеять овцой? Я поняла-а-а-а. Где были глаза мои, о Господи?– задала она риторический вопрос Всевышнему и сама же ответила за Него.– В заднице. Знать теперь тебя не хочу, пока не поможешь Костика у Морозихи забрать и не послезавтра, когда она может быть его отпустить не захочет, а немедленно, сейчас,– Светлана Валентиновна стремительно развернулась и на прощенье хлобыстнула дверью так, что если считать этот хлопок точкой в разговоре, то получилась она очень жирной.
– Бли-и-и-и-и-н!!!– Егора Ивановича буквально затрясло. Два ультиматума за пять минут оказались для него жесточайшим ударом по самолюбию.– И эта туда же. Вместе, похоже, нам, Эдик, на нарах куковать вскоре предстоит. Дай-ка берданку, лучше сразу застрелиться самому, чтобы не мучиться,– Егор Иванович отцовское ружьишко из рук соседа выхватил и принялся осматривать. Слегка заржавевшее за десять лет без должного ухода оно не желало щелкать курками и не переламывалось для того чтобы зарядить в него патроны.
– Батя последний раз лет двадцать назад с ним в лес ездил с друзьями-однополчанами. Помню, привезли его с охоты, выгрузили как дрова у подъезда и ружье мамуле вручили, чтобы, значит, не потерялось. Не знаю, как там он бекасином белок в глаз бил, ни разу не привозил в виде трофеев, но сейчас, похоже, этим ружьем их только прикладом бить можно.
– Ничего, смажем, почистим и будет как новенькое,– оптимистично возразил ему Эдуард Александрович, выхватывая