да брезгуют. В Весёлый же дом этот ходить… Тьфу, того и гляди, дурную болезнь подцепишь. А тут – ишь, девка ладная, молодая, в теле; да чем я ей не жених? От неё все теперь, как от чумной, шарахаться станут, а я – честь по чести, пожалуйте венчаться хоть сейчас.
– Так она теперь толком и говорить не может, как ты с ней разговаривать-то будешь?
– А оно мне надо? Промеж супругов что главное? Один говорит, другой молчит. Соглашается, значит. Ничего, я её выхожу, на ум наставлю, поймёт да смирится. Дозвольте, ваша милость, а?
«Заодно и под присмотром будет», – решил комендант. И хоть свидетельства двуязычных ни в одном суде не принимаются, как заведомых клеветников – лучше всё же Флору эту на поводке держать, хотя бы и на таком.
– …А замашки эти господские я из неё выбью, ей-богу, выбью, вожжей хватит. Не извольте беспокоиться.
Сочтя молчание начальства за знак согласия, Анри Кнутобой взвалил всё ещё бесчувственное тело на плечо и без особых усилий поволок к выходу. Почему-то у коменданта не было ни тени сомнения, что добычу свою этот медведь протащит через весь город, даже не сбившись с дыхания.
Писарь захихикал и покрутил головой. Чего только не насмотришься и не наслушаешься на допросах! Благодаренье небесам, этот закончился благополучно. Честь и хвала мэтру Карру и его светлой головушке! Перехватив прозрачный взгляд коменданта, поперхнулся смехом.
– Протокол сжечь? – спросил деловито.
– Не надо. Покажешь господину Модильяни, пусть ознакомится и сам решит, что да как, а заодно укажет особо, что с этим выскочкой Беранжу делать. Не думаю, что его светлость надо беспокоить подобными мелочами.
***
Доротея осторожно перевернула несколько страниц. Бумага, хоть и плотная, от времени стала хрупкой, листы обтрёпывались сами по себе, несмотря на то, что много лет их никто не касался.
Упрямая Дори ломала глаза над старой церковной книгой уже не первый вечер. Днями ей просто не хватало времени. Кто бы мог подумать, что на новой службе не останется ни минуты свободной, и к концу дня она будет едва ли не валиться с ног от усталости! Ибо столько посыпалось на её голову новых имён, обязанностей, хлопот – и это после многолетнего тишайшего существования, скупого на события, как ростовщик на уступки! Неужели когда-то, в недолгие времена замужества, ей не составляло труда день-деньской разъезжать с визитами, беседовать, следить за каждым своим словом, общаться с приказчиками в магазинах и с прислугой – причём распоряжаться, а не просить! Всему этому пришлось учиться сызнова. И при этом помнить, что в доме не она, Доротея, главная, она всего лишь компаньонка, дуэнья, хоть и титулованная, а потому её место – в тени подопечной. Хоть Марта и оказалась прилежной ученицей, её наставнице приходилось постоянно быть настороже: то подсказать, то шепнуть нужное словечко, то вовремя ответить вместо «госпожи», потому что общаться с простым людом напрямую её светлости не полагалось этикетом. Марте было нелегко, Доротее и подавно. В её-то возрасте – и так радикально сменить образ жизни! И хоть не в первый раз – но былой гибкости не было.