его «Москвич» отъезжает! – указал рукой один долговязый «фитиль» из начинающих (негласно прозванный Мослом) в сторону выруливающего со стоянки старого, обшарпанного авто зеленого цвета. – Вот у кого поучиться бы! Какой талантище, какой талантище!.. – мечтательно вздохнул он.
– И часто он потом сюда приезжал? – спросил Гуров.
– Не очень. Так, время от времени, – наморщив лоб, пояснил старик. – Но, скажу вам, каждый его визит был запоминающимся…
Как рассказал он далее, Лунный на Грачихинском бульваре не появлялся месяца по три, а то и больше. Потом вдруг снова возникал. И вот как-то раз Виталий привез на продажу несколько работ. Среди них была одна такая, которая стоила всех прежних. К нему снова сбежались все самодеятельные живописцы, да и прохожих зевак собралось немало.
В ярких сине-голубых и чуть зеленоватых тонах (что напоминало врубелевскую «Царевну-Лебедь») Виталий изобразил размытыми контурами какой-то непонятный, то ли заоблачный, то ли инопланетный, мир, в центре которого стояла, глядя прямо на зрителя, дивная женщина в бело-синих одеяниях. Черты ее лица и контуры тела тоже были какими-то размытыми, как бы сотканными из тумана. Вот только глаза, исполненные неведомой, магической силы, словно пронизывали всякого, кто встречался с ней взглядом…
Дойдя до этого места, Линкс помотал головой, будто отделывался от колдовского наваждения, размашисто перекрестился и продолжил:
– Я первый раз как глянул на его работу, так мне аж не по себе стало, словно я заглянул в какую-то неведомую бездну. Да и все остальные тут же разбежались по своим местам. Ох, и сильная картина! Ощущение было такое, что эта женщина видит меня насквозь, читает все мои мысли и знает обо мне даже то, чего я сам о себе не знаю. В один миг вспомнил я всю свою прожитую жизнь, все свои дела и слова не совсем праведные, захотелось немедленно бросить все и бежать в ближайшую церковь исповедаться батюшке…
– Ходили? – поинтересовался Лев. – Ну, исповедаться?
– Ходил… Вон она, за домами виднеется, – негромко признался «пасечник». – А то, наверное, и спать не смог бы.
– Постойте, так это, я смотрю, православный храм. А вы разве не лютеранин или католик? – вопросительно прищурился Крячко.
– Был. Был лютеранином… – Старик развел руками, словно хотел сказать: «Вот такая она, жизнь!» – Но когда нашел себе невесту, кстати, такую, что лучше и не придумаешь, она оказалась русской. Да еще с таким «бзиком»: мол, согласна выйти замуж, но чтобы через венчание. Я было заикнулся, чтобы обвенчаться в лютеранском храме, но она меня и слушать не пожелала. Сказала: «Ты родился и всю жизнь живешь в России? Значит, русский. А раз так – должен быть православным!» Ну и все… Пришлось окреститься. Вот уже больше сорока лет с ней живем. Троих сыновей нажили. Все, как говорится, «встали на крыло», уже и внуки большие. Но художником не стал ни один. Зато все трое выросли такими русскими шовинистами – о-о-о, только держись! Так вот… Э-э-э-э… Чуть не потерял нить мысли! А, да! Спросил я Виталия, как он назвал свое полотно.