мы подумаем. Пришлите мне счет.
– Вот он, монсеньор.
Отец дрожащей рукой протянул бумагу.
Взглянув на счет, молодой человек выказал недовольство:
– Это слишком дорого. Вы что, считаете меня идиотом? Думаете, я не знаю ваших жалких уловок? Это не брюшки, а мех со спинок, сшитый по половинкам, за который вы хотите заставить меня заплатить по полной.
У потрясенного отца дрогнули губы.
– Монсеньор, это брюшки самого лучшего качества…
Я знал, что мой отец особенно тщательно выбирал поставщиков и внимательно проверял поставленный товар. Он никогда не пытался надуть заказчика, чем порой грешили недобросовестные скорняки. Увы, скованный необходимостью выказывать почтение к юному хлыщу, он защищался плохо.
– Простите, что смею настаивать, монсеньор, но я рассчитываю, что ваша светлость проявит щедрость и соблаговолит рассчитаться со мной сегодня, так как…
– Сегодня!.. – воскликнул племянник герцога, делая вид, что призывает в свидетели массу народа.
Он зло и пристально смотрел на моего отца. Наблюдая за ним, я в тот момент понял, что он намеревается продолжить наглые обвинения, как вдруг его остановила какая-то мысль. Быть может, он опасался выговора дяди. Старый герцог не отличался любезностью, но расплачивался всегда щедро. Он стремился поощрять городских ремесленников и художников, чтобы упрочить репутацию мецената и человека со вкусом.
– Что же, будь по сему! – произнес молодой человек.
Подойдя к бюро, он выдвинул ящик. Достав несколько монет, он бросил их на стол перед отцом. Я тотчас сосчитал: там было пять турских ливров[3].
Отец подобрал монеты.
– Здесь пять ливров, – неуверенно проговорил он. – Не хватает…
– Не хватает?
– Ваша светлость, вы, должно быть, плохо прочли мой счет. Работа стоит… восемь.
– Восемь ливров – это если в изделии нет никаких изъянов.
– Где же здесь изъян? – воскликнул отец, искренне обеспокоенный тем, что мог проглядеть какой-нибудь дефект.
Молодой человек взял меховое покрывало и встряхнул его.
– Как? Разве вы не видите?
Отец наклонился к меху, внимательно вглядываясь. В этот миг юноша с силой развел руки, раздался треск, и шов, соединявший шкурки, разорвался. Отец попятился. Племянник герцога воскликнул со злорадной ухмылкой:
– Теперь вы видите?! Бастьен, проводи этих господ.
И он со смехом скрылся в спальне.
Мы молча направились домой; когда мы шли, я чувствовал, как во мне подымается гнев. В другое время я восхитился бы отцом за его умение владеть собой, но после преподанных Эсташем уроков я стал думать, что мое негодование правомерно. Уже не только я полагал, что труд заслуживает уважения, что полученная по праву рождения власть должна иметь пределы, а господский произвол ни на чем не основан. Сторонники Кабоша сражались за эти