при ходьбе ног, на ширине своих плеч, придаёт им особый вид и шик. – С душевным терзанием, волнением и болью, несколько сбивчиво выразил всего себя господин Сикорский, что есть силы врезав кулаком себе по колену.
И на этот раз, что удивительно в этом полном самостоятельных и независимых мнений кругу, он нашёл среди своих близких по духу господ, полное понимание и поддержку всему собой сказанному. – Падлы! – а вот в чей адрес от этих господ прозвучали эти монолитные в своём нетерпении слова, то невозможно догадаться.
Господин же Сикорский, почувствовав такую невероятную поддержку, тут же начинает всё больше распаляться и резать так громко правду матку, что это начинает вызывать опасения у всех тех господ, кто сидел с ним за одним столом. Ведь одно дело, когда ты подвергаешь критике существующие порядки в своём ближнем и близком тебе по духу кругу, но совсем другое дело, когда твои, все конечно по делу слова, могут быть услышаны теми, кого они напрямую касаются и кто может на них справедливо для себя, но не для тебя, отреагировать.
А всякое правосудие и справедливость, а на последнем термине, теоретически и строился предпоследний упомянутый термин, осуществляется только в индивидуальном порядке. Так что если ты решил добиваться справедливости, то нечего примешивать к своим справедливым делам рядом с тобой находящихся людей, которые быть может, знать не знают какой ты справедливый, и оказались рядом с тобой лишь по чистой случайности – ошиблись столом, стулом и тобой, господин Сикорский.
– По мне так, – заговорил Сикорский, влив в себя прямо из бутылки приличную дозу бодрящего напитка, а одно уже это должно было насторожить собеседников и сотрапезников Сикорского, – этот настоянный на местных морских условиях язык, дискриминирует нас сухопутных жителей по территориальному признаку. – Господин Сикорский, втянув в рот устрицу, предерзко посмотрел в сторону капитанского стола, за которым в отличие от их стола, было где и не на ком отдохнуть взглядом. И если с их стола, на Сикорского смотрели всё больше постные мужские морды, то оттуда, с капитанского стола, на него не смотрели всё больше привлекательные женские лица.
Что ещё полбеды, но от одного вида того, с каким вниманием они следили за каждым движением разглагольствовавшего капитана (а он наверняка нёс какую-нибудь чушь), у которого, между прочим, и костюм был красивше, чем у кого-либо другого из здесь присутствующих, Сикорскому становилось до тошноты плохо.
И видимо этот, до чего же самоуверенный и беспечный вид капитана Мирбуса, к которому так и тянутся взгляды и лица всех самых привлекательных пассажирок корабля, и выступил тем катализатором, который всё внутри Сикорского возмутил и побуждал его к яростному неприятию местных порядков.
– На земле у меня, как и у всех была карма, а здесь она, как оказывается, наличествует только