тобой, Никки?
Я молчал.
– Кстати, первый тест. – Старик заулыбался. – Как бы ты справился с этой ситуацией и приучил ребятишек к порядку?
Изображение опять сменилось. Камера заглянула в санитарный блок, неодобрительно задержалась на скомканных и брошенных в угол носках…
– В первую очередь я бы не подглядывал в чужие комнаты, – прошептал я.
Наступила мертвая тишина.
– Это не чужая комната, Никки! – отчеканил Наставник. – Это подопечные нашего интерната.
– Они знают, что за ними наблюдают?
– Разумеется! Разумеется, нет!
Камера брезгливо заглянула в унитаз и поплыла прочь из санитарного блока.
– Это гнусно, – сказал я. Оглянулся, ища в лицах друзей поддержки.
Нет, не дождусь.
– Что гнусно, Никки?! – возмущенно воскликнул Пер. Дряблое старческое лицо задрожало в немом возмущении. – Гнусно – не позволить малолетним сорванцам смыться из интерната на космодром? Гнусно – пресекать недостатки в самом начале? Гнусно – увидев, что дети болтают за полночь, включить инфралучи и дать им выспаться перед новым чудесным днем?
Меня чуть наизнанку не вывернуло. Руки задрожали.
Вот теперь я верю, что страдал импульсивностью…
– Гнусно следить, – сказал я. – Гнусно следить и повелевать. Строить знания на обмане. Доброту – на доверии.
– Ты не прав, Никки, – мрачно сказал из-за спины Ган.
– Нельзя так, Ник! – примиряюще поддержал его Таг. – Извинись…
Мне – извиняться?!
Лишь Катти молчала…
– Когда ты станешь Наставником, – прошептал Пер, – ты поймешь.
– Я не буду шпионить!
– Тогда ты не сможешь помочь детям.
– Тогда я не буду Наставником!
Старик затряс головой:
– Опомнись, мальчик! Я ручался за тебя перед Советом!
– Зря!
– Ты же знал, что вся территория интерната наблюдается! Все это узнают, становясь взрослыми! Все понимают, что это нужно!
– Я – не все!
– Если бы Сени Аруано не проследила за девочками, одевающими кукол, и не помогла Катти осознать ее талант врача и художественную бездарность, Катти сейчас была бы никому не нужным, мучающимся собственным бессилием модельером! – рявкнул Наставник. Перевел дыхание. – Если бы я не читал твои юношеские стишки, ты вырос бы никчемным поэтом! Читал бы на площадях… – он наморщил лоб, – «Тысячи птиц летят на огонь, тысячи слепнут, тысячи бьются, тысячами погибают птицы, тысячи трупиков остаются…».
– Раз это так бездарно, – очень спокойно спросил я, – почему вы помните их до сих пор?
– Это мой долг – помнить все неудачи подопечных!
– Я тоже помню, – неожиданно сказала Катти. – Как сейчас, помню, как ты читал, Никки… «И смотритель не может все это стерпеть, не может смотреть, как гибнут его любимцы. Да пропади оно пропадом! – он говорит. И гасит маяк. И маяк не горит. А в море корабль налетает на риф – корабль, плывущий из тропических стран, корабль, везущий тысячи птиц, тысячи птиц из тропических