воевать с людьми своей страны. Не могу идти на них с открытым забралом. Я проиграл еще в 20-м, а тех, за кого и с кем плечом к плечу я воевал, уже нет физически. Нравится мне это или нет, Россия уже другая, и населена совсем другим народом. И что же, я, патриот, пойду топить любимую Россию, населенную потомками тех, с кем я воевал, которые меня уж не помнят и потому не разделяют понятий о моей вине, в крови? Как-то это, воля ваша…
– Вы неправы. Надежда есть всегда. Ну не может такая огромная страна целиком состоять из негодяев, хотя бы 10 процентов есть тех, кого не добили большевики в Гражданскую и после нее и которые в душе за веру, царя и Отечество! Вот ради них вы и должны принять это судьбоносное для себя и всего казачества решение. Только вы сейчас сможете это сделать… Одно ваше слово имеет значение, вы ведь атаман!
По возвращении домой, Краснов погрузился в обдумывание.
«Да, дилемма, – рассуждал мысленно атаман. – Конечно, как патриот своей страны я должен смириться в властью большевиков и любой другой партии, которая руководит моей страной. Принять не могу эту политику, так то другое дело. Собирайся и уезжай, что ты и сделал. Но изменять принципу «За веру, царя и Отечество» казак и генерал Императорской армии не должен ни при каких обстоятельствах! Царя нет, ну что же. А как же Отечество? Но, с другой стороны, я узнаю о фактах, которые, пусть 20 лет спустя, но все же подрывают любовь к тому Отечеству, что населено потомками вот тех. Тех, что крошили остатки наших войск Южного фронта. Нет у нас с ними общего Отечества, и назвать их своими земляками не поворачивается у меня язык. Если 20 лет назад так поступили их отцы, значит, и они поступят сегодня точно так же… Да, я слышал о расстреле в Катыни. Но, коль скоро этот факт тогда не касался ни меня, ни всего оставшегося за границами сталинско-гитлеровского пакта человечества, я его проигнорировал. А что я вижу сейчас? Что если завтра произойдет перелом в ходе войны, то весь мир окажется под пятой саранчи, коей власть будет дана такая, какую имеют скорпионы… И последуют за этим даже не два горя, а сотни и тысячи несчастий, причастным к которым я буду до конца дней своих.
Сегодня – так уж случилось – мое Отечество здесь. Иное, как утверждает Павлов, давно умерло, и сожалеть о нем – дело пустое. А вот вера осталась в душе. Есть заповеди Моисея, есть Евангелия и Заветы. И они никак не позволяют отдать на съедение обезумевшему племени, исходящему из Содома и Гоморры, весь цивилизованный мир. Не ради себя и даже не ради России, от которой осталось несколько десятков человек, должен я снова взять в руки оружие. А ради всего мира объявить новый – последний в своей жизни – крестовый поход. Ведь казаки – народ богоизбранный, и сила ему дана куда большая, чем хорошо обученному и подготовленному вермахту. Кто они? Язычники, верящие в богов, которых Гиммлер штампует в своем «Аненербе» как пропагандистские листовки. Да еще машины для ведения боевых действий. Но, что бы они ни писали на своих знаменах, Бог не с ними. Он с нами. Решено».
Краснов