надоела ей очень скоро, точно так же, как и остальные игрушки. Сначала она еще хотя изредка занималась мною, одевала, причесывала, но потом перестала даже спрашивать, где я, что со мною. Я продолжала лежать около шкафа, без платья, в одном белье; волосы мои спутались, лицо, шея, руки покрылись пылью, а на глазах даже завелась паутина, через которую я почти ничего не могла видеть.
Сколько времени пришлось мне жить такою печальною жизнью – не знаю, помню только, что в общем было очень скучно.
– А где та кукла, которую ты выиграла в лотерею у Наты, помнишь? – спросила однажды Маню ее мать.
Маня опустила глаза и сконфузилась.
Мама повторила вопрос.
– Я сама не знаю, где она… – тихо отозвалась девочка.
Мама укоризненно покачала головою и, войдя в детскую, принялась меня разыскивать.
– Разве можно так относиться к вещам, – заметила она, наконец увидев меня лежащею около шкафа, – такая превосходная кукла, и посмотри, на что она сделалась похожа? Если ты не хочешь играть с нею и обращаться как следует, то я сегодня же подарю ее Параше, дочери нашего дворника; Параша добрая девочка, она будет беречь Милочку, любить и лелеять.
– Нет, мама, – возразила Манечка, – мне жаль отдавать такую дорогую куклу Параше.
– Тогда надо уметь обращаться с нею, изволь сию минуту привести ее в приличный вид, тем более что сегодня, после обеда, приедут твои кузины, которые, наверное, пожелают ее видеть.
Слова эти были сказаны так строго, что Маня не смела возражать.
Нагнувшись к полу, она подняла меня за рукав рубашки двумя пальчиками, держа далеко от себя, чтобы не запылиться, положила на стул, сняла со стены полотенце и начала колотить меня им по голове, по лицу, по всему туловищу, – пыль летела столбом.
Это продолжалось довольно долго. Маня колотила меня так сильно, что иногда даже чувствовалась боль, но я не смущалась, потому что мне очень было бы неприятно показаться гостям в виде замарашки.
– Противная кукла, сколько с тобою хлопот! – с досадою вскричала девочка, когда мать ее вышла из комнаты, и мы остались одни.
Ната никогда не говорила со мною таким тоном, а потому слова Манечки показались мне очень обидными.
– Ну же, поворачивайся, – продолжала она, напяливая на меня платье, и так высоко подняла мою руку, что она даже хрустнула и подломилась около того места, где начинается плечо.
Я, конечно, почувствовала страшную боль, но так как куклы ни плакать, ни кричать не могут, то волей-неволей казалась спокойной.
Что же касается Мани, то она, должно быть, струхнула: личико ее покрылось бледностью, несколько минут она стояла молча, в нерешимости переминалась с ноги на ногу, затем, словно что-то сообразив, схватила меня и чуть не бегом бросилась в соседнюю комнату, где работала портниха.
– Анна Игнатьевна, – обратилась она к ней, – помогите! С моей куклой случилось несчастье: я стала одевать ей платье и по неосторожности сломала руку, – нельзя ли как зашить?
Портниха