Все мое внимание привлекала к себе высокая стройная дама в синем платье, с орденом на груди, с белыми как лунь волосами и молодым, свежим, без единой морщинки лицом. Ее большие ясные, как у ребенка, глаза смотрели на меня с нескрываемой грустью.
– Ай-ай-ай, как нехорошо, девочка! – произнесла она, покачивая своей седой головою.
И лицо ее в эту минуту было такое же кроткое и ласковое, как у моей мамочки. Только моя мамочка была совсем черненькая, как мушка, а синяя дама вся седая. Но лицом она казалась не старше мамочки и странно напоминала мне мою дорогую.
– Ай-ай-ай! – повторила она без всякого гнева. – И не стыдно тебе, девочка?
Ах, как мне было стыдно! Мне хотелось заплакать – так мне было стыдно.
Но не от сознания своей виновности – я не чувствовала никакой вины за собою, – а потому только, что меня оклеветали перед этой милой ласковой начальницею гимназии, так живо напомнившей мне мою мамочку.
Мы все трое, Матильда Францевна, Жюли и я, пришли в гимназию вместе. Маленькая горбунья побежала в классы, а меня задержала начальница гимназии, Анна Владимировна Чирикова. Ей-то и рекомендовала меня злая Бавария с такой нелестной стороны.
– Верите ли, – продолжала Матильда Францевна рассказывать начальнице, – всего только сутки как водворили у нас в доме эту девочку, – тут она мотнула головой в мою сторону, – а уже столько она набедокурила, что сказать нельзя!
И начался долгий перечет всех моих проделок. Тут уж я не выдержала больше. Слезы разом навернулись мне на глаза, я закрыла лицо руками и громко зарыдала.
– Дитя! Дитя! Что с тобою? – послышался надо мной милый голос синей дамы. – Слезы тут не помогут, девочка, надо стараться исправиться… Не плачь же, не плачь!
И она нежно гладила меня по головке своей мягкой белой рукою. Не знаю, что сталось со мною в эту минуту, но я быстро схватила ее руку и поднесла к губам. Начальница смешалась от неожиданности, потом быстро обернулась в сторону Матильды Францевны и сказала:
– Не беспокойтесь, мы поладим с девочкой. Передайте генералу Иконину, что я принимаю ее.
– Но помните, уважаемая Анна Владимировна, – скривив многозначительно губы, произнесла Бавария, – Елена заслуживает строгого воспитания. Как можно чаще наказывайте ее.
– Я не нуждаюсь ни в чьих советах, – холодно проговорила начальница, – у меня своя собственная метода воспитывать детей.
И чуть заметным кивком головы она дала понять немке, что она может оставить нас одних.
Бавария нетерпеливым жестом одернула свою клетчатую тальму15 и, погрозив мне многозначительно пальцем на прощанье, исчезла за дверью.
Когда мы остались вдвоем, моя новая покровительница подняла мою голову и, держа мое лицо своими нежными руками, проговорила тихим, в душу вливающимся голосом:
– Я не могу верить, девочка, чтобы ты была такою.
И снова глаза мои наполнились слезами.
– Нет, нет! Я не такая, нет! – вырвалось