ты дурак. Дураку ни денег, ни воли не надобно.
– Ах ты так?!
Катин занес кулак, но сзади на его плечах повисли солдаты.
– Куда?! Бежать?!
– Это вор! – объяснил Катин. – Он украл мой кошель!
– Врет! Я его знать не знаю! – преспокойно заявил преступник. – Да, у меня есть кошель, но он мой.
Вербовщик покачал головой.
– Ворами занимается полиция, мое дело – ловить дезертиров. Ты выпил королевское пиво, а после хотел сбежать со службы. В оковы его, ребята!
И со всей силы стукнул Луция короткой тяжелой дубинкой по голове.
Второй за короткий срок ушиб мыслительного органа вкупе с потрясением от людского коварства оглушил и ослепил Катина.
Очнулся он в повозке, прикованный цепью к грубой скамье. Рядом, в таком же собачьем положении, находились еще двое пленников.
– Кто вы? – едва ворочая языком, спросил Луций товарищей по несчастью.
Один, саженного роста детина, пробормотал что-то непонятное, кажется, по-польски. Второй всхлипнул и разрыдался.
А я плакать не стану, сказал себе наш герой, потирая свежую шишку. Служить чертову королю Фридриху – тем более. Еще не хватало! Не вечно же меня будут держать в оковах. Как только отцепят – сбегу. Вольного сокола в клетке не удержишь.
Повозка ехала не в дальние края, а за реку, в рекрутское депо. То была настоящая крепость иль скорее тюрьма: прямоугольник из высоких земляных валов с глубоким рвом вокруг, с часовыми у ворот.
В дороге спутники рассказали, как попали в лапы охотников за молодыми мужчинами.
Повесть верзилы-поляка была такая. Его, повара из Торуни, наняли на службу в Кенигсберг, а когда он добрался до места, обнаружилось, что это заманивал пройдоха Райзнер – за рослых парней, годных для королевской гвардии, давали тройную цену. (Понимать польскую речь оказалось нетрудно. Довольно вообразить, что говорящий картавит на буквах «рцы», «слово», «земля» и твердом «люди», а еще ударяет всякое слово на предпоследнем слоге.)
У плачущего, курляндского крестьянина, вышло проще. Он привез продавать в город овечьи шкуры. Отторговавшись, на радостях напился и утром, на хмельную голову, угостился бесплатным пивом за счет его прусского величества. «Дурень я дурень, попил пивка, деревенщина», – горько сокрушался бедолага, а Луций подумал, что некий ученый лиценциат и выпускник академического пансиона ничуть не умней.
Духом он, впрочем, отнюдь не падал, ибо совсем не имел сего обыкновения. Когда повозка въехала в полосатые ворота, за шлагбаум, Катин приподнялся на скамейке и принялся озираться, чтоб оценить прочность клетки, в которую судьба заперла вольного сокола.
Клетка была обширна.
Два десятка длинных палаток ровными рядами, над каждой вился дымок. Откуда-то с дальнего конца доносились крики команд и барабанный бой. Должно быть, там плац. К валу примыкало приземистое каменное здание навроде конюшни, но оттуда слышалось не ржание, а вой и лай множества собак.
Внутренность лагеря Катина, впрочем, занимала мало. Обживаться тут он не собирался. Гораздо внимательнее