двадцатого века – звук.
Каждый миг старается если не вскрикнуть – скрипнуть.
Остается одно из двух – привыкнуть или погибнуть.
И привыкаем, кто может, и погибаем, кто
не может, не хочет, не терпит, не выносит,
кто каждый звук надкусит, поматросит и бросит.
Он и погибнет зато.
Привыкли же, притерпелись к скрипу земной оси!
Звездное передвижение нас по ночам не будит!
А тишины не проси.
Ее не будет.
Стал я рукастому соседу по ночам звонить, но разговора не получалось – что успеем выкрикнуть друг другу за мгновенье, то наше. А надо сказать, что на прежней квартире тоже доставал меня сосед-милиционер: он по ночам ловил наркоманов и в ожидании смены тихо так играл – поверите ли? – через синтезатор на барабане. А стенки в «корабле» звуку не препятствовали – лишь бы потолок удержать. И стал я с молодым правоохранителем воевать: жалобы писать в разные инстанции, милицию вызывать по ночам. А что ему родная милиция? Он им или удостоверение свое показывает, или прекращает на инструменте играть, услышав шум подъехавшей машины. Оставалось мне лишь краснеть перед прибывшими милиционерами и просить прощения за безпокойство. А молодой «санитар общества» в отместку регулярно прокалывал шины на моем «жигуленке», стоявшем у подъезда. Я, помню, все удивлялся – откуда на питерских дорогах столько гвоздей? Батюшке жалился, а он в ответ: «Ты вот шума не терпишь, бороться пытаешься, вот бес тебя и достает». Но, слава Богу, смогли мы оттуда убраться подобру-поздорову. На новом месте день-другой я настороженно вслушивался, нет ли со двора шума, не балуется ли кто в доме музыкой нестерпимой. Все тихо, и я было успокоился. Но тут заработала у нового моего соседа столярная мастерская, а у интеллигентных соседей сверху до упора гремит телевизор.
Уснуть? Но верхние соседи
включили ящик за стеной.
Они телеэкраном бредят,
фильм не пропустят никакой.
Вот и сейчас… Тургенев?.. Чехов?
Сквозь стенку я не разберу.
Там кто-то должен был, уехав,
быть в Костроме уже к утру.
Он говорит: «Я вам откроюсь,
я не заставлю вас страдать…»
Он говорит: «Бунтует совесть…
Что я могу народу дать..»
Подушку на ухо – и будет!
Но, кажется, напрасный труд.
Там, за стеной друг друга любят,
но не об этом речь ведут.
Он говорит: «Не жду успеха…
Простите… Для своей страны…»
Он говорит: «Я должен ехать…»
Она поправит: «Мы должны…»
Взмывает музыка прощально,
но долго в тишине слышны
те отголоски жизни дальней:
«Страданье… Совесть… Мы должны…»
Но через год наверху родился ребёнок, и звуки телевизора стихли, а младенцу-несмышлёнышу рот не закроешь…
Да, батюшка после переезда, когда квартиру освящал нашу, предупредил меня, счастливого: «Саша, бес с тобой может переехать, чтобы досаждать. Пока будешь на шум раздражаться,