поездом.
Никто больше не приходил к нам с отцом и не просил об услугах. Они шли в христианскую миссию или к новому учителю, который утверждал, что учился в Сан-Франциско. Молодежь начала покидать деревни, переезжая в Гонконг или Кантон, наслушавшись рассказов о ярких огнях и хорошо оплачиваемой работе. Поля лежали невозделанными. В деревне, чувствуя себя брошенными, остались только старики и дети. Приходили люди из далеких провинций, хотели купить дешевую землю.
Отец проводил все дни с утра до ночи, сидя в передней у входа, положив «Хвост ласточки» на колено и уставившись на дверь. Он как будто превратился в статую.
Каждый день, возвращаясь домой с полей, я видел, как в глазах отца на мгновение загоралась искорка упования на чудо.
– Может, кому-нибудь понадобилась помощь? – спрашивал он.
– Нет, – отвечал я, стараясь, чтобы мой голос не звучал мрачно. – Я уверен, что скоро объявится живой труп. Прошло уже слишком много времени с тех пор, как мы справились с последним.
Говоря это, я не смотрел отцу в глаза, потому что не хотел замечать, как в них гаснет последняя надежда.
А потом, вернувшись днем домой, я нашел отца повесившимся на большой балке в спальне. С онемевшим сердцем я спустил его тело вниз и подумал, что он был чем-то похож на тех, за кем охотился всю жизнь, ведь все они жили благодаря старой магии, которая ушла и не вернется уже никогда, – и они уже не знали, как выжить без нее.
«Хвост ласточки» лежал в моей руке тяжелым, бессмысленным грузом. Я всегда думал, что стану охотником за демонами, однако что мне оставалось делать, если исчезли все демоны и духи? Все даоистские благословения, наложенные на меч, не смогли спасти гаснущее сердце моего отца. И если бы я остался, то, возможно, мое сердце также налилось бы тяжестью и я бы жаждал только смерти.
Я не видел Ян с того дня шесть лет назад, когда мы прятались в храме от геодезистов железной дороги. Однако я вспомнил ее слова.
Научиться выживать.
Я сложил свои скромные пожитки в суму и купил билет до Гонконга.
Охранник-сикх проверил мои бумаги и помахал мне через ворота.
Я остановился, чтобы проследить взглядом рельсы, которые уходили вверх по крутому склону горы. Они казались не столько железнодорожными путями, сколько лестницей, уходящей прямо в небеса. Это был фуникулер – линия вагонеток, идущая к вершине пика Виктории, где жили правители Гонконга и куда запрещалось приходить китайцам, которые, однако, годились для того, чтобы забрасывать лопатами угли в котлы и смазывать шестеренки.
Я зашел в машинное помещение, окутанный клубами пара…
Через пять лет я знал ритмический грохот поршней, стаккато трущихся шестеренок, как собственное дыхание или биение сердца. Мне нравилась музыка этой упорядоченной какофонии, напоминавшая мне начало народной оперы, когда раздавались удары цимбал и гонгов. Я проверял давление, вставлял уплотнительные прокладки, стягивал фланцы, заменял изношенные шестерни в резервных кабельных узлах. Я полностью