и он считает, что я Торквемада, – не очень весело подумал человек в ковбойке. – А может быть, он как раз и родил это хорошенькое сравнение. Тем более надо к нему зайти, проведать учителя. Да кроме того, он еще и проректор. Через час он наверняка будет уже дома».
Он не спеша зашагал по аллее, свернул к розовевшему вдали институтскому корпусу. «По отзывам знающих людей, – вдруг вспомнил он слова синего бегуна, беседовавшего с ним, – нажмет и отпустит! – вспомнил и тряхнул головой в сторону и вниз, и даже оскалился от стыда. – Значит, заметили во мне эту ласковость инквизитора! В чем же она выражается? Откуда взялась?»
Он шел и не замечал никого – ни тех, кого обгонял, ни тех, кто настигал его, несясь спортивной рысью. Он уже шагал по асфальту, в полосе усиленного движения. Мимо него пролетали на невиданных самодельных роликах лыжники с палками, тренирующиеся и летом, катились навстречу коляски с младенцами. Два человека узнали его и поклонились, но он не заметил их.
– Федор Иванович! Федя Дежкин! – позвал кто-то над самым его ухом, и он очнулся. Мягкий лысоватый блондин из рыжих – бывают такие прозрачные гребешки – шел рядом, плечо к плечу, с ним и приветливо улыбался, разведя руки, словно для объятий. «Вот у кого ласковость!» – подумал Федор Иванович, узнав в соседе полковника госбезопасности Свешникова. Забытая привычка сама растянула худые щеки Федора Ивановича, и был момент, когда оба собеседника стали вдруг похожими друг на друга.
– А-а! Михаил Порфирьевич! Сколько лет, сколько зим! Небось, уже генерал?
– Не-ет, все еще полковник. Это ваш брат – сегодня окончил вуз, а завтра, смотришь, уже кандидат, уже ревизует своих профессоров. Я слышал, вы приехали вейсманистов-морганистов шерстить?
– Начальство поручило…
– Ну как, бытие все еще не определяет сознания? Вы по-прежнему настаиваете?
– Уже не настаиваю, Михаил Порфирьевич. Стал старше, умнее. Но вам могу признаться: да, думаю я по-прежнему так, как думал. А вы по-прежнему меня не понимаете.
– До сих пор! Отрицаете значение бытия!
– Простите. Я отлично сознаю, что являюсь результатом множества предшествующих процессов. Если бы не было моего бытия, не было бы и моего сознания. Но я против плоского заучивания классических формул. Против механических представлений. Результат воздействия бытия на меня будет зависеть и от моей личности. Меня нельзя сбрасывать со счета, я не молекула воды. Можно ли яснее сказать? Я настаиваю вот на чем: на воздействие бытия я отреагирую самым неожиданным для многих образом.
– Посмотреть бы!
– А что – мы ведь еще поживем. Еще увидимся. Согласитесь, что августовская сессия академии была классическим фактором общественного бытия. Так вот: один академик на ней признал свои ошибки и полностью покаялся. Пал на колени перед нашим законодателем. Другой морганист, доктор наук, каялся с оговорками. А некий профессор на весь зал закричал: