и так поразил хозяина своей красотой и мужественностью, что тот не мог не почувствовать собственного ничтожества. Как смеет его раб беспрепятственно всюду разгуливать, изобретать какие-то машины и на правах равного беседовать с господами! Надо положить этому конец. Взять его отсюда немедленно, поставить на полевые работы, и тогда посмотрим, будет ли он по-прежнему задирать нос!
Представьте же себе удивление фабриканта и всех, кто работал с Джорджем, когда хозяин вдруг потребовал причитающееся мулату жалованье и заявил о своем намерении увезти его домой!
– Как же так, мистер Гаррис? – запротестовал фабрикант – Для нас это полная неожиданность!
– Ну и что ж такого? Ведь он принадлежит мне!
– Мы готовы увеличить ему жалованье, сэр.
– Дело не в этом, сэр. У меня нет никакой необходимости посылать своих людей работать на стороне.
– Но, сэр, он ведь словно создан для этой работы!
– Весьма возможно. А для той, на которую его ставил я, видно, не создан?
– Ведь Джордж изобрел машину! – вмешался в разговор один из мастеров, и весьма некстати.
– Ах, машину! Машину, которая сберегает труд? Кому же еще изобрести такую штуку, как не ему! Уж тут насчет негров можете быть спокойны. Они большие любители сберегать свой труд. Нет, пусть собирается домой.
Джордж в оцепенении слушал, как решалась его судьба по воле человека, противиться которому было невозможно. Он стоял, сложив руки на груди, сжав губы, но в душе его бушевал вулкан, огненной лавой разливавшийся по жилам. Он тяжело дышал, глаза его сверкали, словно раскаленные угли. Еще секунда – и последовал бы взрыв негодования, но доброжелательный фабрикант вовремя тронул его за руку и сказал вполголоса:
– Не спорь, Джордж, уезжай, а потом мы тебя как-нибудь выручим.
Это не ускользнуло от внимания деспота; он понял, о чем идет речь, даже не разобрав слов, и решил во что бы то ни стало проявить хозяйскую власть над своей жертвой.
Джорджа увезли домой и определили на самую черную работу. Он молчал, он не проронил ни одного непочтительного слова, но его сверкающие глаза и беспокойно нахмуренный лоб говорили сами за себя и служили неоспоримым доказательством того, что человека нельзя сделать вещью.
Элиза встретилась с Джорджем и стала его женой в те счастливые времена, когда он работал на фабрике. Фабрикант благоволил к Джорджу и предоставлял ему полную свободу. Миссис Шелби со свойственной женщинам страстью к сватовству всецело одобряла этот брак, радуясь, что ее хорошенькая любимица нашла себе такую подходящую пару. Их обвенчали в парадной гостиной Шелби. Хозяйка сама убрала пышные волосы невесты флердоранжем, накинула на нее подвенечную фату, и вряд ли подвенечной фате приходилось когда-нибудь украшать более очаровательную головку. На этом торжестве не было недостатка ни в белых перчатках, ни в тортах, ни в вине, ни в гостях, превозносивших и невесту и хозяйку, осыпавшую ее своими милостями.
Первые два года Элиза часто