меня светлые волосы и голубые глаза, в которых нет ничего от сурового шотландца. Мама из Дании, из города, название которого я не могу произнести. Она умерла, когда я был совсем ребенком. Я помню только ее теплый мягкий голос, милое улыбающееся лицо, склонившееся ко мне, прикосновение мягкой руки. И, кажется, вижу ее смеющиеся голубые глаза, спокойные, глубокие и искрящиеся, как озера ее родины, вижу блеск ее золотых волос, завитых в толстые пряди, – увы, это только отрывочные воспоминания, обрывки прошлого, которые я никак не могу полностью восстановить и вспомнить.
Цвет волос и глаз – единственное, что она дала мне, кроме самой жизни. Но странно, что этим я обязан ей вдвойне: именно из-за светлых волос и голубых глаз меня пощадили, когда я попал в свирепые нечеловеческие руки воинов ятунов – но я забегаю вперед в своем рассказе. Если матери я вдвойне обязан жизнью, данной мне и спасенной, то отец дал мне имя – Джонатан Эндрю Дарк. Он строил большую гидроэлектростанцию в Дании, когда встретил мою смеющуюся голубоглазую маму, полюбил ее и женился на ней. Она вместе с ним уехала в Южную Америку к месту его новой работы: инженер едет туда, где его ждет работа, а у бродяг нет дома. Так и получилось, что хоть мать моя датчанка, а отец шотландец, сам я натурализованный американец и родился в Рио.
Мало что можно сказать о моем детстве. Вернее, не стоит говорить, потому что все это не имеет отношения к саге о моих приключениях в фантастическом мире, который стал моим домом. Тропическая лихорадка унесла мою маму, когда мне было только три года; отца я видел редко, он то строил дорогу в Перу, то дамбу в Боливии, то мост на Юкатане. Но когда смерть унесла маму, я стал постоянным спутником отца. Чопорные приличные люди были бы шокированы при мысли о нежном ребенке в суровом окружении лагеря в джунглях, но я расцветал в этой грубой возбуждающей жизни и именно ей я обязан своей любви к опасности и приключениям. Потому что я видел зеленые душные пространства Матто Гроссо прежде, чем увидел школу, и был знаком с опасными веревочными мостами высоких Анд до того, как постоял на мощеной городской улице.
Я стал чем-то вроде любимца или протеже всех инженеров в лагере моего отца. Смешливый бандит Педро научил меня метать нож раньше, чем я научился читать, а рослый швед Свенсон показал мне все запрещенные приемы, с какими только встречалось его крепкое закаленное тело. Я мог свалить охотящегося ягуара одним хладнокровным выстрелом меж глаз в тот момент, как он прыгал мне на горло, – и все это задолго до того, как освоил загадочную тайну деления столбиком.
Да, деления столбиком, потому что мое формальное образование было не на первом месте, когда я учился варить кофе на воде из населенного змеями ручья в джунглях, кипятить воду над горящим керосином в избитом жестяном котелке, охотиться и драться, как мужчина, взбираться на деревья, как обезьяна, и выживать там, где городской мальчик погиб бы от лихорадки, укуса змеи или холеры. Все изменилось, когда мне было тринадцать лет. Отцу надоели банановые республики; он тосковал