Вы все равно не поверите.
«Сейчас скажет, что она Мерилин Монро», — подумал я.
— Ну я постараюсь, — сказал я вслух.
— Меня зовут Вера Кисина.
— Как?
— Кисина. Вера. Я ведущая музыкальных программ на телевидении.
Ну вот. Я же говорил!
— Почему же в вашем следственном деле сказано, что вы Зоя Удогова. Работник Госбанка?
Она изменилась в лице:
— Как вы сказали? Работник Госбанка?!
— Да...
Она вдруг закрыла лицо руками и заплакала навзрыд. Сквозь всхлипывания я расслышал только что-то типа «я так и знала... все сходится».
Я бросился к графину с водой, плеснул в стакан и протянул его своей подзащитной. Сделав несколько глотков, она вроде успокоилась. От слез на ее лице остались только грязные разводы.
— Ну, — сказал я, намереваясь зайти с другого конца, — а теперь расскажите, как получилось, что вы напали на милиционера?
— Ни на кого я не нападала. Вы что, сами не видите, что я на такое не способна?
Действительно, представить, что она напала на сотрудника милиции, каким бы хилым тот ни был, да еще нанесла ему «телесные повреждения средней тяжести» представить было трудно. Хотя, за полгода, проведенные в Бутырке, она могла сильно измениться. Тюрьма еще не такое делает.
— В таком случае, как вы попали сюда?
Она пожала плечами:
— Не знаю. Меня посадили в машину. Потом держали в какой-то больнице. Потом сунули сюда...
Я вздохнул. Судя по всему, она была в глубокой «несознанке». Хотя смысла никакого в этом я не видел: развернутые показания она дала, следователь все тщательно внес в протокол допроса обвиняемой. Впрочем, Турецкий говорил, что некоторые преступники отрицают все и вся просто так, из любви к исскуству. Очень сильно в них чувство противоречия. И таких ничем ни уговорами, ни пресловутым утверждением о том, что «чистосердесное признание смягчает вину», не проймешь. Они будут до конца упорствовать и утверждать, что молоко на самом деле черное, а Волга впадает в Северный Ледовитый океан.
— Послушайте. Я ваш адвокат. И я должен вас защищать на суде. Поэтому, Зоя Умалатовна...
— Я не Зоя!!! — вдруг заорала она и опять зарыдала.
На крик вошел дежурный. Я сделал ему знак, и он удалился.
Вдруг она остановилась и сказала:
— Я прошу вас об одном. Узнайте, где мой сын. Что с ним. Дима Кисин. Я его не видела полгода. И не знаю, что с ним. Умоляю вас.
В ее голосе было столько муки, что даже камень сжалился бы над этой бедной женщиной и помог.
Вконец растерявшись, я воскликнул:
— Я ничего не понимаю! Вы можете мне толком все объяснить?
4
Стемнело. Яков нацарапал на стене третью черточку, символизировавшую окончание очередного дня плена. Вилли сидел в уголке и свистел в маленькую дудочку. Он вообще целыми днями только тем и занимался, что спал, пел что-то на немецком или дудел, что откровенно действовало Яше на нервы.
Яша попытался уснуть. Он так до сих пор и не понял, зачем его похитили. Каждый день, видимо в качестве послеобеденного моциона, в сарай