были родившиеся у Пушкина опасения. «Есть еще одно, которое я не могу решиться доверить бумаге…» – значилось далее в этом письме.
Письмо было написано вскоре после бала в Дворянском собрании, на котором присутствовал император.
Глава третья
Император, вернувшись в Петербург, снова вспомнил о московской красавице. Престарелая фрейлина царицы Екатерина Ивановна Загряжская оказалась родной теткой Натальи Гончаровой. Николай Павлович повторил перед ней горячие комплименты прелестной Натали.
Екатерина Ивановна, давно привыкшая к почетному забвению на фрейлинской половине дворца, вдруг ощутила всю прелесть мечтаний о благостном повороте судьбы. Уже послала было многоопытная фрейлина тайную весточку в Москву, сестрице Наталье Ивановне… А император опять умолк.
Даже граф Бенкендорф, хорошо осведомленный о любовных эскападах его величества, считал, что московский случай предан забвению.
Но именно на Наталье Гончаровой вздумал жениться Пушкин. Мать невесты потребовала у жениха удостоверение от высшего правительства в том, что не числится он ни в бунтовщиках, ни в подозрительных. Хитро придумала Наталья Ивановна: авось, когда дойдет дело до царя, даст понять – выдавать ли замуж приглянувшуюся ему Наташу?
Николай Павлович, выслушав доклад графа Бенкендорфа, был взволнован. Новость оживила его воспоминания.
– Мила, очень мила, – разнеженно повторял император. – Мила и будит что-то такое-этакое… Хорошо помню, – в оловянных глазах Николая Павловича вспыхнули огоньки.
А Бенкендорф вернул императора от приятных воспоминаний к делам докучливым:
– Еще просит Пушкин разрешения печатать известную вашему величеству трагедию «Борис Годунов»…
– Опять просит за «Годунова»? Ништо ему!
Николай Павлович задумался. В свое время он, снизойдя к сочинителю, преподал важный совет: переделать трагедию в повесть или роман наподобие романов Вальтер Скотта, – разумеется, с очищением текста от всей грязи и непристойностей. По своему упрямству Пушкин пренебрег мудрым советом.
Так прошло пять лет.
– Позволю напомнить вашему величеству, – прервал молчание Бенкендорф, – что в свое время литераторы, пользующиеся заслуженным доверием власти, справедливо указывали на весьма опасные политические намеки, щедро рассыпанные в трагедии. Имею в виду секретную докладную записку господина Булгарина, представленную в Третье отделение…
– Намекает, мол, Пушкин под видом описания бунтов московских на богомерзкие действия моих друзей четырнадцатого декабря? Хвалю усердие Булгарина. А коли и найдутся охотники до тех намеков, тем скорее возьмешь их под свое наблюдение, граф.
Бенкендорф обратил к императору понимающий взор.
– А по сему, – заключил император, – коли убрал Пушкин из трагедии своей прямые непристойности, пусть, пожалуй, печатает, но на свою ответственность. Сам, мол, коли что, будет в ответе. Так ему и