миг я еще помню, но сумрачно – это было падение, из-за чего точно направленный удар остроносого, вместо того чтобы с хрустом разрубить мне ключицу и вспороть артерии, пришелся вбок, по многострадальной левой руке, но боли уже не было.
Вообще ничего не было.
Сплошная темнота, как в мрачном омуте, окружала меня со всех сторон. Хотя, наверное, на некоторое время я все-таки выплывал ближе к поверхности, пускай и ненадолго, поскольку припоминаю короткий увесистый пинок под ребра, свой слабый стон, услышанный почему-то словно со стороны, и чей-то удивленный голос:
– И этот тать еще живой.
Тут же последовал ответ – другой голос, более спокойный и рассудительный:
– Все одно издохнет скоро, Никита Данилыч.
И вновь первый, переполненный звенящей, лютой ненавистью:
– Э-э-э нет. Больно легко тогда смертушка выйдет. Надо бы перевязать. К тому ж неведомо, тать он али как.
А потом снова омут, и я уходил в его толщу все глубже и глубже.
Камнем.
Как мне показалось – навсегда, потому что дна у него не было, а обратно из такой глубины уже не вынырнуть.
Но я ошибался. Меня вновь выбросило на поверхность, и первое, что я увидел прямо над собой, – склонившееся лицо Петряя, искаженное в зловещей ухмылке, и его чумазую пятерню, чем-то напоминающую большого и ядовитого паука. Сходство усиливалось тем, что тонкие пальцы с длинными грязными ногтями были чуть согнуты и беспокойно подрагивали – точь-в-точь паучьи лапки.
– Задавлю, – шептал он с каким-то сладострастием в голосе, упиваясь этими мгновениями и стремясь растянуть их.
Сопротивляться я не мог – такое ощущение, словно парализован. Во всяком случае, сил в теле не хватало даже на то, чтобы пошевелиться. Единственное, что я смог сделать, так это снова закрыть глаза, да и то не от страха – его почему-то не было, а скорее от отвращения к Петряю.
Да еще от досады на себя – и как это я сразу его не вычислил, не догадался? Нет, оправдания у меня имелись – не до того было. Я ведь всю дорогу думал о Маше да о том, как бы все переиначить, переиграть. Выход-то есть всегда, из любого положения, и не один. Когда говорят – ситуация безвыходная, то, как правило, лгут. Это означает лишь, что либо человек его не видит вовсе, либо увиденное ему не по нраву. А тут главное что? Да не опускать руки, вот и все. Как я назвал свою поездку? Передышка? А еще как? Время для раздумий. Вот я и размышлял. Пусть не все время, но большую его часть – точно. Гадал, вертел, крутил из стороны в сторону, примеряя и так, и эдак, – до Петряя ли тут?
А Андрюхе тоже было некогда. У него бу-бу-бу на шее. Нянька – должность ответственная. Если выполнять свои обязанности на совесть, то времени совсем не остается, а он именно так и трудился, по-апостольски. Вот и выходит, что мы были заняты по самое горло, если не по маковку. Оба. И недосуг нам смотреть под ноги – звездами любовались. Вот и споткнулись, не углядев. В жизни всегда так. Вначале непонятно, что главное, а что второстепенное, и понимаешь