между тем внимательно читал послание – то было сухое и короткое, словно военное донесение, письмо литовского подканцлера, князя Доминика Миколая Радзивилла. Наконец Славута вернул бумагу княгине.
– Думаю, победа французов ничего не прибавит и не убавит. Война дорога, а, насколько мне известна, казна у Людовика уже почти пуста.
– Воюют не деньги, а солдаты.
– Без денег не будет и солдат. Кроме того, у Людовика не хватит солдат, чтобы воевать со всей Европой.
– Ему не надо воевать со всеми, он хочет разбить своих врагов поодиночке, и кажется, это скоро ему удастся.
– Это невозможно. Король Людовик сражается Лернейской гидрой, но он не Геракл.
– Объяснитесь.
– Видите ли, ваша милость, французский король имел неосторожность нарушить равновесие, царившее со времён Тридцатилетней войны. Дважды оно было поколеблено Габсбургами – и каждый раз против Империи объединялась едва ли не вся Европа. Людовик Четырнадцатый повторяет путь Карла Пятого: французы могут направить второй флот к берегам Англии, в третий раз разбить армию штатгальтера, взять ещё пять или десять крепостей, но на смену поверженным врагам придут новые, которые захотят восстановить пошатнувшееся равновесие. Людовик, подобно Гераклу, может сколько угодно сражаться со своими соседями, но на месте одной отрубленной головы всегда вырастут две новые.
Идея очередного послания сложилась в считанные минуты – княгиня, давая понять, что беседа окончена, подвинула ближе чернильный прибор.
– Эти торжества выбили меня из колеи. Кто сегодня старший в карауле?
– Януш, мой племянник.
– Всё равно, совершите вечерний обход лично.
Кастелян молча откланялся и вышел.
Тьма уже накрыла громаду замка, лишь в нескольких окнах мерцали слабые огоньки. Кастелян вышел из дворца и направился к юго-восточной веже – его мягкие, почти неслышные шаги тонули в тишине сонной крепости. Впрочем, эта сонливость была мнимой – с наступлением ночи замок начинал жить своей особой жизнью: по коридорам раздавались осторожные шаги, чьи-то тени мелькали в галереях, под альковами, а то и просто на сеновалах были слышны шуршание расстёгиваемой одежды и звуки поцелуев.
Кастелян любил ночь. Он мог часами слушать её странные звуки, сливавшимися в музыку. Из этих нот – позвякивания уздечки, стука копыт по каменному настилу, коротких отрывистых фраз – складывалась таинственная музыка ночи, доступная лишь посвящённому.
Постояв некоторое время во дворе, Славута вошёл в башню, поднялся на второй уровень и вышел на южную галерею, намереваясь пройти к башне-браме. В этот момент впереди послышались осторожные шаги. Кастелян со слуха мог узнать походку всех постоянных обитателей замка – например, тяжёлая решительная поступь княгини Радзивилл отличалась от лёгкой походки пани Эльжбеты, как грохот кузнечных молотов от мелкой дроби сапожных молоточков. Кастелян мягкими шагами