земли дыкков брездам. Решение было странным, но Комт, умудренный жизнью, не стал задавать излишних вопросов и не потратил ни дня на размышление. Боор тут же распорядился отрядить к дыккам многочисленный отряд стражи, которая приняла укрепления из рук оридонцев.
Земля дыкков не представляла собой ничего особенного. Укрепления состояли изо рва, вала, низкого частокола и приземистых башенок, которые протянулись с юга-запада на северо-восток. Лишь провинциалу и невоину это громадное фортификационное сооружение могло показаться эпохальным. Для глаз опытного воина, коим был Комт, укрепление не представляло никакого интереса. Его умозаключения подтверждались действиями того, кто поднял во Владии такой переполох.
Маэрх без труда преодолевал земли дыкков вот уже несколько раз. Вернее сказать, его заметили всего один раз, а сколько раз не замечали.
– Открыть ворота! – закричали в голове отряда, и массивные деревянные врата, усыпанные громадными иглами, торчавшими во все стороны, жалобно скрипя несмазанными петлями, начали медленно открываться.
За стеной, обращенной в сторону Боорбрезда, не обнаружилось ничего необычного. Об укреплениях ходили невероятные слухи: будто бы это уже целый город: дворцы, заселенные оридонянами, – чего только не говорили во Владии про это место.
В действительности, глазам войск предстало убогое зрелище: покосившиеся казармы, зловонные сточные канавы и ямы, грязь и смрад, которые всегда сопутствуют местам, где долгое время стоят войска.
– Отец, – подъехал к Комту Могт, – Муравей просится к тебе.
– Не подпускай пока. Как расположусь, тогда и подпустишь. С ним разговор долгим будет. Негоже ему раньше времени меня рассмотреть, да что и как у меня разнюхать. Держи его к себе ближе. Прикажи беседой его извести, а как я с ним поговорю, так выпроводи далеко от войска.
Могт понимающе кивнул. Он с трудом, но постигал ту жизнь, которой жил его отец.
Могт был точной копией Комта, но увеличенной почти в два раза. Таких гигантов Владия навряд ли когда-либо носила на себе. Однако, рост забрал у царевича все умственные силы. Он был туповат и знал это, а потому робел и злился одновременно. Ему не исполнилось и двадцати лет, когда про Могта заговорили плохо. Тупость может мирно уживаться лишь с добродушием и прямотой, в самом наивном ее виде. Могт полностью соответствовал этому закону. Между тем, повзрослев, он осознал, что недостатков от «пустой головы» у него много больше, чем достоинств. Именно тогда, когда он понял это, тупость его стала приобретать самые омерзительные черты. Она переродилась в подлость и зависть.
В Могте словно бы поселилось два брезда: один беззлобно шутил и от всей души хохотал на пирушках, в кругу друзей и семьи, другой – постоянно прислушивался к шепотам за стенами, ловил взгляды, бросаемые по сторонам другими, и постоянно выдумывал себе все новые и новые загадки о том, кто и с кем хочет навредить ему и его семье.
Единственным живым существом, которому Могт безгранично доверял,