никогда, и бойня на кладбище самолётов. Операция властей превратила это место в пустыню. В сновидении Коннор пробует множество тактик, чтобы спасти от инспекторов сотни детей, находящихся на его попечении. Все попытки кончаются провалом. Результат всё время один – детей либо убивают, либо складывают штабелями в грузовики и везут в заготовительные лагеря. Даже во сне Коннор понимает тщету своих усилий.
Когда он просыпается, уже утро. Льва нет. Грудь Коннора ноет при каждом вздохе. Он ослабляет жгут. Кровотечение остановилось, но рана красная и всё такая же воспалённая. Коннор снова затягивает свой импровизированный жгут – пока не найдёт что-нибудь более подходящее на замену окровавленной ветровке.
Льва он находит снаружи – тот обозревает окрестности. Да, тут есть на что посмотреть. Строение, которое они приняли в темноте за одинокий брошенный трейлер, возвышается посреди огромной свалки металлолома. Вокруг громоздятся ржавые автомобили, поломанные бытовые приборы, даже школьный автобус – такой старый, что непонятно, какого он, собственно, цвета, и без единого целого стекла.
– И ведь подумать только – какой-то бедолага здесь жил… – раздумывает вслух Лев.
Коннор окидывает взглядом свалку, и у него колет в груди. Уж больно знакомая картина.
– Я сам больше года жил на свалке самолётов, – напоминает он Леву. – Любой может оказаться в заднице.
– Ты жил на кладбище, а не на свалке, – поправляет Лев.
– Да какая разница!
– Кладбище – это благородная кончина. А здесь… просто помойка для железяк.
Коннор опускает глаза и пинает ржавую консервную банку.
– В нашей кончине на Кладбище не было ничего благородного.
– Может, хватит? – говорит Лев. – Сколько можно себя жалеть? Надоело.
Но жалость к себе тут ни при чём, и Лев наверняка прекрасно отдаёт себе в этом отчёт. Коннор скорбит по утраченным детям. Из семисот его подопечных более трёх десятков погибли, а около четырёхсот отправились в лагеря на разборку. Возможно, такую беду никому не было бы под силу предотвратить; но так вышло, что она стряслась во время службы Коннора, и теперь именно ему нести бремя вины за случившееся.
Коннор всматривается в Льва долгим взглядом. Тот, судя по виду, поглощён разглядыванием какого-то «кадиллака», лишённого колёс, капота и крыши. Машина до того заросла сорняками, что можно подумать, будто это какой-то авангардистский вазон.
– Знаешь, а это даже красиво, – произносит Лев. – Похоже на затонувший корабль, который постепенно становится частью кораллового рифа…
– И чего ты такой весь из себя жизнерадостный?
Лев отбрасывает со лба чересчур длинную белокурую чёлку и одаривает товарища нарочито бодрой улыбкой.
– А того, что мы с тобой живы и на свободе, – говорит он. – А может, оттого, что я собственноручно и без посторонней помощи спас твою задницу от пирата.
Теперь и Коннор не может не подколоть:
– Может, хватит? Сколько можно любоваться собой? Надоело.
Коннор