жили. “Доброе утро, сынуля!” – радостно рявкал отец, распахивая дверь в его в комнату. Вернувшись поздно вечером, когда Андреа уже спал, он успевал за ночь развеять печали соскучившейся мачехи, и утром наступал черед сына. “Хватит спать, отец приехал!” – от неожиданности Андреа вздрагивал, и тут же вместе с одеялом подпрыгивал в воздух, стряхивал с себя и сон, и дурман тоскливой тишины, царившей дома в отсутствие отца.
Отец был инженером-строителем. Тело, психику и память поколения, к которому он принадлежал, изуродовала война, но, уйдя, она оставила ему в наследство бесспорную ясность того, что было делом его жизни. Восстановление. Постепенно в тупиках памяти трепещущие ужасы разрушений уступали место чертежам новых проектов; натруженные за день руки засыпали в приятной пульсации, все реже сжимаясь ночью в кулаки; и радость созидания камуфлировала слезы о невозвратных потерях.
Андреа так и не понял, как этот жаждущий жизни и деятельности мужчина выбрал себе в новые жены скромную, набожную и холодную Розарию, получив с ней в приданное еще и старую деву, тетку Марию, её единственную оставшуюся в живых родственницу. Обе женщины отличались чрезмерной худобой, которая излишне подчеркивалась их мешковатыми черными платьями и гладкими прическами. В их чертах, и особенно в мимике, иногда проступали неуловимые намеки на родство; Розария была бледной темноокой красавицей с чуть крупным носом с горбинкой, и её холодность и набожность делали ее похожей на заколдованную девственницу, в то время как тетка Мария с ее чуть более крупным носом, обвислыми ушами и сильно выступающими скулами, обрамляющими темные озера кругов под глазами, казалась забывшей умереть средневековой мученицей. Тетка Мария взяла на себя всю заботу о доме, предоставляя Розарию её женским делам. Мачеха долгое время не могла забеременеть, и Андреа был назойливым свидетельством её мнимой ущербности, которую жизнь не очень спешила опровергнуть.
Розария была холодна со всеми, но в той холодной вежливости, с которой она относилась к Андреа, проскальзывало еще и некое грустное удивление. Словно в своих молитвах она не получала убедительного объяснения самому факту его существования. Зачем этот мальчик был нужен на свете? Каждый раз, когда они виделись, и было не важно, провели они врозь пару часов или несколько месяцев, встречались ли они за обеденным столом, когда он приходил из школы, или она приезжала за ним на вокзал, когда он возвращался домой, проведя летние каникулы в пригороде Милана у бабушки с дедушкой по материнской линии, она всегда с изумленным разочарованием таращила на него свои глаза. А, это ты? Так все же это был не сон, ты существуешь, и растешь, а я старею, и не молитвы, ни паломничества, ни врачи помочь мне не могут. Мне было бы намного легче жить, если бы тебя не было. Ты есть будешь?
Свои школьные годы Андреа запомнил как черно-белый пунктир. Долгие черные линии обозначали скучные, тихие дни втроем. Розария лежит в спальне на безупречно заправленной брачной кровати с двумя подушками с каждой стороны