гордость. Она могла рассказать, как ее мать испытывала сострадание. Когда та была медсестрой, большинство ее пациентов были бедняками. «Она рассказывала мне об их нелегкой жизни», их нищета гложет ее[73]. В 1975 году, когда мать приблизилась к ста годам и все больше слабела, Джейн написала, что все еще «не может свыкнуться с мыслью, что дни этой прекрасной старой леди подходят к концу… Я привыкла к той, кем она была, [и] кроме того, на самом деле я люблю ее»[74].
Но это будет позже; в молодости же, в подростковом возрасте, а может быть и раньше, мать раздражала ее. Она была «довольно чопорной, – писала Джейн, – особенно в том, что касалось секса»[75]. Даже в 1950-х годах Джейн писала издателю, что мать «до сего дня изумляет меня своей способностью осуждать все земное»[76]. Я как-то представил Джейн читающей дома стишок, весьма распространенный после Первой мировой войны:
Кайзер Билл на холм поднялся,
Над французами смеялся.
Тут же кайзеру-то Билли
Пулями портки набили.
Не читай это, возмутилась мать; «портки», конечно, означали подштанники, и Джейн не должна была упоминать их. Но, конечно, та продолжала: «пулями…», после чего Бесс перекинула Джейн через колено и отшлепала ее. «Но я собиралась сказать штаны», – вопила Джейн[77].
Джейн, наверное, представляла сознание своей матери настоящим минным полем предрассудков, унаследованных из маленького городка[78]. Она вспоминала, как ей запретили играть с китайской девочкой по соседству. Ей сказали, что люди родом с Сицилии – нищеброды, по той единственной, хоть и неопровержимой, причине, что они были сицилийцами. Политически мать была гораздо консервативнее отца. В молодости она была убежденным сторонником движения за трезвость (каковых в стране было достаточно, чтобы довести Америку до «сухого закона»). Красное вино называли «красным итальяшкой», и единственным аргументом против него, конечно, служило то, что оно было итальянским. Когда доктор Батцнер получал от случая к случаю бутылку вина от шахтера-сицилийца, которого он лечил, миссис Батцнер переводила вино на уксус, если бутылка попадала к ней в руки, или просто выливала его в канаву.
Итак, как и многие подростки во все времена, Джейн препиралась с матерью. И даже хуже: она знала, что «должна молчать о том, что действительно хотела бы с ней обсудить»[79]. Подробные, многостраничные, полные аргументов и фактов письма Джейн писала матери гораздо позже: о сельском хозяйстве на Канарских островах, акупунктуре, «микробалансе природы», представленном божьими коровками, поедающими тлю – свидетельствующие о необходимости сказать, говорить, объяснять, а также о потребности в материнском внимании. Но опять же, это будет потом. Подростком, особенно в отношении более личных тем, она чувствовала, что не может рассчитывать на понимание матери.
Кажется, это приносило не больше проблем, чем то, как Джейн чувствовала себя