уходила, как Линда ни старалась расслабить мышцы.
Дома на меня вдруг навалилась нечеловеческая усталость, я почувствовал, что мне больше не хочется ходить на работу, бриться, повязывать галстук каждое утро. Первый раз в жизни мне стало по-настоящему одиноко. Пятьдесят лет стукнуло, а ни жены, ни детей, ни дома. Никакой собственности – свободен, как одинокая чайка Джонатан, но как же, черт побери, тоскливо.
Именно в таком настроении, хотите, назовите это депрессией, хотите – хандрой, я встретил свою будущую жену. Тогда, надо сказать, я не догадывался, что именно она – та женщина, которую я так долго учился любить. Она всё делала неправильно: звонила невпопад, громко и долго разговаривала, плакала, когда я исчезал на неделю. Но почему-то это меня не раздражало, а забавляло. Она была младше меня, но тоже далеко не юная, с багажом отношений и привычек. Мне было интересно слой за слоем открывать ее для себя. Она была из другого мира: боролась за место под солнцем, набила синяков и шишек, закалилась, превратилась в ханжу – пилит меня, что я пью много, неправильно питаюсь или часами торчу перед телевизором. Я люблю ее за то, что долго ворчать она не способна, и, если переключить ее внимание и рассмешить, а это я умею, то она забудет, что у меня в руках стакан с виски и что тренировку в спортзале я опять пропустил.
Я понял главное, надо находить маленькие радости во всём и принимать их с благодарностью. Этому я научился у моей жены, и за это я ее люблю.
В доме моих родителей слово «коммунизм» никогда не произносилось. Оно было синонимом дьяволу, абсолютному злу. А моя жена оказалась комсомолкой, коммунисткой. И ее отец был коммунистом, и дед, и оба служили в армии нашего идейного врага. Границы мира, моего мира, расширились. Границы принятия расширились. Я принимаю и уважаю то, что всего пять лет назад было для меня неприемлемым. Мир движется вперед, и я рад, что вместе с женщиной, с которой мне безумно интересно, развиваюсь и я. Она открывает для меня другую культуру, а я, в свою очередь, открываю для нее Америку.
Я долго не верил в семейные отношения. Мои родители ни разу не повысили голос друг на друга, мы с сестрой считали их идеальной парой. Если у них и бывали неприятности, то только из-за нас. Я тогда вообще мало обращал на них внимания, а мысль, что у них не всё ладно между собой, мне никогда в голову не приходила.
И вдруг, когда нам с сестрой было по семнадцать, они развелись. Вот так, однажды, когда мы, развалившись на диване с миской попкорна, смотрели телевизор, отец подсел к нам и абсолютно будничным голосом сказал: «Мы с мамой пока поживем раздельно». Сестра спросила: «Как раздельно? Вы что, разводитесь?» И отец просто сказал: «Да». Набрал горсть попкорна и поднялся наверх, в гостевую спальню. Сказать, что меня огрели обухом по голове – ничего не сказать. Прошло сорок лет, а я до сих пор помню, какой мы с сестрой смотрели канал в тот миг, какое шоу, какой сезон и эпизод.
– Что теперь будет? – спросил я сестру. – Что будет с ними?
– Don't worry, – зевая, сказала она, – they will be ok.
Я так и не знаю,