этот смех насчет сочувствия нашего общему веселью, Петр Иванович влетел в гостиную козырем, выделал коленце и заключил меня первого в объятия, но Мотрюха выручила остальных от этой мялки. Появившись с припляской перед Петром Ивановичем и маня его к себе руками, она припевала в такт: «О-ох, кости болят. Все суставы говорят», – и так далее. «Гений, а не женщина!» – крикнул тот и умчался за своей дамой, припевая: «Ходи раз, ходи два!» – и так далее.
– И прекрасно! – начал Атукаев, обдумав тем временем свой план. – Вели людям собраться как можно тише и тронуться враз со двора; лошадей наших держать наготове, а Петрунчика дать сюда; пусть его веселится сколько душе угодно; мы его, господа, употребим вместо громоотвода и отдадим на жертву, а сами улизнем отсюда… Ступай же и обделай все как можно аккуратнее!
– Слушаю!
И обрадованный Артамон Никитич, заговаривая и заигрывая с бабами, ловко добрался до передней.
Его место в гостиной заменил г. Бакенбарды.
– А мусье ле конт! – начал он. – Же ву ле фелисит авек дю бьен э-тре гран плезир![59]
Злодей! Так и видно было по лицу, как долго он мучился над постройкой этой необыкновенной фразы.
– Что ж, нам тут очень весело, – сказал граф по-русски, глядя на меня так убийственно, что я чуть не лопнул подобно ракете от усилия не разразиться смехом.
– Но мне, признаться, это всегдашнее тужур пердри[60] надоело, – проговорил Бакенбарды и, à la Чайльд-Гарольд, поместился возле меня в креслах.
– К тому же вам для занятия досталась такая дама, которая ничего не слышит, хоть стреляй! – начал он, относясь ко мне.
– Да, жаль… – промолвил я, кусая свою губу. – Давно она потеряла слух?
– Вот, с великого поста… Это муженек ее оглушил. Вздумал стучать об эту печку, и если б я не случился тут… да что и говорить, когда-нибудь он-таки ее доконает… месяца три голова у нее была настоящая подушка… Да вот и старшая дочь… – вы не видали ее? – сделалась уродом, должно быть, по его милости: теперь у нее растет горбок…
И, заметя наше расположение слушать, г. Бакенбарды пошел дальше. Из его длинного повествования, за исключением французских фраз, мы уразумели следующее.
Оставшись после родителей по десятому году, Петр Иванович, вместе с меньшей сестрой своей, попал на воспитание к бабушке, женщине известной в околотке по богатству и гордому характеру. В семнадцать лет Петр Иванович возымел решительное намерение прицепить к боку саблю. Через десять лет службы в гусарском полку он явился на родину, с отставкой в кармане и с полным запасом антигусарского удальства. Поселясь в отцовском большом и прекрасно устроенном имении, которого, прибавим в скобках, теперь не осталось и половины, Петр Иванович часто навещал бабушку и не замедлил там влюбиться в компаньонку своей сестры, то есть в Каролину Федоровну. Осведомясь об этом, бабушка вскипятилась и чуть не отодрала розгами поручика Петрушу, но Петруша был гусар и страстный поклонник сатисфакций: зная наверное, что