они ни за что не позволят ей раненой бродить в одиночестве по холмам. Если только она не использует свою силу, а этого она делать не будет. Воины Арчера доверяют ей.
Именно Арчер заметил, как старое дерево прильнуло к дому и как легко забраться по нему в темноте, – это было два года назад, когда Кансрел был еще жив, Арчеру было восемнадцать, а ей – пятнадцать и их дружба переросла в нечто, чего воинам Кансрела не требовалось знать в подробностях. Такое развитие событий стало для нее неожиданностью, но она им наслаждалась – невелик был в то время список ее радостей. Вот только Арчер не знал, что Файер начала использовать этот ход сама почти сразу: сначала чтобы улизнуть от людей Кансрела, а потом, когда он погиб, – от людей Арчера. Впрочем, она не делала ничего постыдного или незаконного – просто ей хотелось гулять ночью одной, ни перед кем не отчитываясь.
Она бросила копье за окно. Затем последовала пытка, в ходе которой прозвучало немало ругательств, порвалось некоторое количество одежды и сломалось несколько ногтей. Ощутив под ногами твердую почву, обливаясь потом, дрожа и полностью осознавая теперь всю глупость своей затеи, она оперлась на копье, словно на посох, и поковыляла прочь от дома. Файер не собиралась уходить далеко – всего лишь до кромки деревьев, так чтобы увидеть звезды. Они всегда утешали Файер в ее одиночестве. Звезды казались ей прекрасными, пылающими и холодными созданиями; а еще одинокими, печальными и безмолвными, как она сама.
Сегодня ночью они сияли так ясно и совершенно.
Стоя на пятачке скалы, возвышающейся за клетками Кансрела, Файер купалась в свете звезд и старалась впитать в себя немного их безмолвия. Глубоко вдыхая, она потерла место на бедре, которое все еще болело из-за другой стрелы, – шраму было уже несколько месяцев. Еще одно мучение вдобавок к каждой новой ране – все старые тут же просыпаются и снова начинают ныть.
Ее никогда еще не ранили по ошибке. Трудно было решить, как воспринимать это нападение, – ситуация казалась почти забавной. У нее был шрам от кинжала на предплечье и еще один на животе. По спине шла многолетней давности борозда от стрелы. Такое время от времени случалось. На каждого миролюбивого человека находился такой, кто хотел сделать ей больно или убить – быть может, из-за ее красоты, которой ему никогда не обладать, а быть может, из-за ненависти к ее отцу. И на каждое нападение, оставившее шрам, приходилось пять-шесть, которые ей удалось предотвратить.
Следы зубов на запястье – волк-чудовище. Отметины от когтей – хищная птица. И еще раны – мелкие, из тех, что исчезают со временем. Не ранее как сегодня утром в городе – мужчина, блуждавший по ее телу жарким взглядом, и глаза его жены, пылавшие ревностью и ненавистью. Да еще ежемесячная унизительная необходимость охраны в дни женских кровотечений – для защиты от чудовищ, которые чуют запах ее крови.
– Внимание не должно тебя смущать, – сказал бы на это Кансрел. – Оно должно тебе льстить. Неужели тебе не радостно оттого, что ты влияешь на мир, на все и вся просто