жизни в 1917–1918 гг.? И знаете ли, что Вы навсегда останетесь одним из самых любимых моих людей?»); Мазовецкая Э.И. Поэзия на иврите в переводах русских писателей // Русская литература. 2003. № 2. С. 174–176; Лавров А.В. Лейб Яффе и «Еврейская антология»: К истории издания [2010] // Он же. Символисты и другие: Статьи. Разыскания. Публикации. М., 2015. С. 516–535. Не разделяя гипотезы, согласно которой встреча с сербом и обезьяной означает встречу Ходасевича с Яффе и ивритской словесностью, «вполне возможно, казавшейся ему прежде чем-то вроде диковинного зверя из зоопарка культуры» (Бар-Йосеф Х. [Рец. на: ] Ходасевич В.Ф. Из еврейских поэтов. М.; Иерусалим, 1998 // Вестник Еврейского ун-та в Москве. 1999. № 2 [20]. С. 367), мы тем не менее еще не раз будем упоминать на этих страницах имена авторов «Еврейской антологии»: их влияние прослеживается во всем цикле белых стихов из «Путем зерна».
101
«Последний самарянин», как и «Обезьяна», принадлежал к числу четырех стихотворений, которые Шимонович напечатал в 1906–1907 годах в знаменитом лондонском журнале «ha-Me’orer», издававшемся Йосефом Хаимом Бреннером для еврейской аудитории в России (ИЕП, 66–67); со времени гибели Бреннера во время погрома в Яффе (1921) оба они публиковались с посвящением «Й.Х.Б.».
102
ИЕП, 15.
103
«Пред отпертым окном бродячий итальянец…» (опубл. 1913): Лозина-Лозинский А.К. Противоречия: Собрание стихотворений / Сост., подгот. текста и коммент. К. Добромильского. М., 2008. С. 223.
104
Там же. С. 499; за указание на этот текст мы признательны А.Л. Соболеву. К отождествлению «обезьянщик – поэт, обезьяна – поэзия» ср. обсуждаемые чуть ниже стихи Г.А. Шенгели «Музе»; Сара Дикинсон постулирует его и для «Обезьяны» Ходасевича (Dickinson S. Op. cit. P. 160).
105
Веригина В.П. Воспоминания. Л., 1974. С. 85.
106
Кроме того, «Обезьянка» Манухиной очевидным образом составляет пару с написанным в том же году программным стихотворением «Музе» Георгия Шенгели (который вскоре станет ее мужем). Как ни велика опасность превратить комментарий в антологию, мы не можем не привести эти стихи полностью; в жанре аллегории уязвимые стороны дарования Шенгели – риторичность и дидактический схематизм – обратились в достоинства, породив, на наш взгляд, едва ли не лучшую его вещь и одновременно один из самых значительных «обезьяньих» текстов русской поэзии: «Я груб и неумыт, я на ветру дрожу / В одежде порванной, истленной. / Мне надо жить и есть, – и по дворам хожу / С тобою, с обезьянкой пленной. / В лоскутной курточке, с гремушкой, с бубенцом, / Вся опушившись шерстью зябкой, / Ты сахару кусок сжимаешь кулачком, – / Такою человечьей лапкой. / И, озираючись на раздраженный хлыст, / Ты представляешь все, что надо: / Как служит мессу ксендз, как плачет гимназист, / Как вьется меж ветвей дриада. / Мальчишки норовят тебя толкнуть, щипнуть, – / Ты ничего не замечаешь. / Ты слабо кашляешь и вдавленную грудь / Ладонью узкой согреваешь. / Отдать бы, уступить! В тепло!.. Но без тебя / Кто денег мне на бубен бросит? / И вот тебя вожу, терзая и знобя, / Пока обоих смерть не скосит!» (Шенгели Г.А. Норд. М., 1927. С. 5–6; сборник посвящен Манухиной). Стихи вызвали нарочито громко выраженное