здесь не нужны,
словно эта пустая степь —
исправление кривизны.
Я свернусь клубком, как удав:
выбор мой беспощадно крут,
и поеду я не туда,
где меня, вероятно, ждут.
Я навеки покину дом
и забудет меня родня.
Нетудальный этот синдром
станет правилом для меня.
Когда слякоть и неуют,
когда дальние поезда,
когда вновь колёса поют
гимн дорогам, что не туда.
* * *
Я это когда-то на собственной шкуре примерил,
на шкуре салаги, на скорбном пути новобранца:
не может поэт стать когда-то воякой примерным,
ведь в личность другую не светит ему перебраться.
Теряются мысли, когда лишь одна несвобода.
Измена себе станет божьему дару изменой.
Но как быть со звездами? Там, в глубине небосвода,
они подчиняются строгим законам Вселенной.
Но как быть с другими, кто, не предаваясь печали,
восславил войну? Это, вроде, достойные люди.
Они убивали? Ну да, и они убивали.
Найдём ли подтекст в сердцевине их трепетных судеб?
Но полно! Секрета тут нету. Искать его тщетно.
И мысль эту трудно измерить практичною прозой:
они убивали, когда то убийство священно —
во имя отчизны, когда была жизнь под угрозой.
Не надо теперь вытирать о минувшее ноги.
Считаясь солдатом, я всё же остался поэтом.
И что из того, что я был в эти дни одиноким?
Я бился за нашу свободу, не зная об этом.
Я вытерпел всё, если даже за шизика держат,
я вытерпел всё, испытанья казалась мне лажей,
ведь наша свобода нуждается в мощной поддержке,
и я отстоял её честно и без камуфляжа.
* * *
Я опять ни к чему ниоткуда приплыл.
Гауптвахта… Мне здесь не положен матрас.
Выводной, не томи, здесь звереют клопы,
я хочу подышать – ну, хотя б через раз.
Не осмыслят сие ни Платон, ни Декарт,
что отсюда транзит разве только в дисбат.
Это вроде купе, только это – плацкарт,
и страшнее чем это, быть может, лишь ад.
Вот и всё. Мне на жизни поставили крест,
и клопов легион наступает опять
к жениху, потерявшему столько невест,
что уже не способен за них воевать.
* * *
Можно, наверно, сойти с ума,
если тот час настал,
если вокруг ветров кутерьма,
Северный Казахстан.
Степь та в белёсой траве мертва,
ждёт, как сурка питон.
Здесь бы напиться воды сперва,
а умереть – потом.
Глаз устаёт. Тут простор сквозной.
Солнце не может сесть.
Здесь до серёдки прожарит зной,
если серёдка есть.
Здесь я осунулся, одичал…
Дело, наверно в том,
что, как тифозник, степь по ночам
дышит горячим