принцип посюстороннего строительства: строй и не спрашивай, зачем. Время омывает этот принцип сладостью великих побед, обдает сладковатым трупным запахом, и не дознаться у него, текучего, что, собственно, гонит течение. Один думает, что во всем виновата душа, другой видит лишь хваткость рук, и нет между ними никакого согласия. А время между тем течет к смерти, вливаясь навсегда в бессмертие. Но ты пока строй, строй… Стоя возле заброшенного коровника с бригадирами стройотряда, председатель колхоза Пашнев увидел вдруг на его месте добротный особняк, с балконом, фонтаном и выстриженной перед входом лужайкой, после чего спросил напрямик обоих: хлев или школа искусств? Оба бригадира, не сговариваясь, проголосовали за хлев, потому что искусство, равно как и школа, ничего, кроме лишних затрат, не приносит, тогда как с коровы всегда можно спросить. Пашнев и раньше знал, что все вокруг спят, а если кто-то и просыпается, то только затем, чтобы глотнуть снотворное. Поголовный сон разума. А не разумный – он же скот, дающий себя куда-то гнать. Этому есть, разумеется, оправдание: рано еще просыпаться. Или: не стоит срывать незрелый плод. Но сам-то Пашнев уже на полшага впереди, и что ему теперь: вернуться назад, к остальным, или рваться что есть мочи вперед, нисколько уже не сожалея, что сосед твой глуп и дорожит своей глупостью как найденным кладом?
Вернувшись после сельскохозяйственного института в Троицкое, Пашнев без особых усилий выбился в председатели, исключительно ради любопытства: что будет? Проложить до города асфальт?… засеять пустырь соевыми бобами?… завести кур-толстоножек? Проекты всплывали, один за другим, в его бессонных мыслях, один смелее другого, но стоило только приземлить зарвавшиеся ввысь планы, как все опять становилось сонным и скучным. Местный алкаш не желает!.. не может!.. не пригоден! Вот бы сюда тех, что с такой любовью построили коровник. Всякий раз, думая о причудах судьбы, зазвавшей в Троицкое гитлеровских солдат, Пашнев испытывал желание донести в органы на самого себя: он бы оставил здесь не только этих, расстрелянных, но и само их мироощущение, выражающееся в любви к работе. Сами-то немцы, думая, что и другие тоже могут работу любить, построили у себя добротные трудовые лагеря, работа в которых освобождает, но было им невдомек, что работа как раз и есть для кого-то самое нежелательное, что даже хуже смерти, в связи с чем и пошел слух о лагерях смерти. «Они заставили нас работать!»
Потратив несколько лет на бесполезные уговоры – давайте, ребята, все вместе, дружно, ради нас же самих – Пашнев уперся в тупик своего же с местными сонного родства: тащи, пока можно, одеяло на себя, пока не оставишь всех спать раздетыми, и пусть они по-прежнему видят свои сладкие, с трупным душком, сны. Лучше выползти из застоявшегося болота одному, чем гнить вместе с остальными. Лучше пусть у него одного будет в жизни возможность, чем вообще ни у кого. Так он для себя и решил, председатель полумертвого, задохшегося в будничной пьянке колхоза «Светлый путь».
Но кому-то в области зачем-то понадобился мост через Песчанку, и этот проект настолько