встреч с Андреа, мне приходилось брать самый простой автомобиль из парка, который постоянно обновлял Лайтвуд. Сложная задача, при том, что Генри обожал самое эксклюзивное и дорогое. Темно-синий БМВ не выглядел так помпезно, как Астон Мартин, Бугатти или Ягуар, имеющиеся в моей коллекции, и я решил, что он больше всего подходит для менеджера среднего звена, которым считала меня Андреа Памер. Автомобиль не был единственной сложностью. Приходилось тщательнее выбирать одежду, чтобы избежать ненужных вопросов, отказаться от дорогих аксессуаров и люксовых ресторанов, в которых я привык питаться. Мне повезло, что она была слишком увлечена своими экскурсиями и не лезла ко мне с вопросами.
Я не знаю, почему она выбрала именно меня на роль слушателя, но замечал, как, раз за разом, она раскрывается и расцветает, делясь своими мыслями, идеями, мечтами. В семнадцать лет люди нуждаются в ком-то, кто готов их слушать, и они идеализируют выбранные на эту роль объекты. Ей необходимо было быть понятой, и я создавал обманчивое впечатление соучастия ее буйным юношеским фантазиями. На моем месте должен был быть другой парень, или подруга, или сестра, родители, да кто угодно… Но, как и у меня в мои семнадцать, рядом с Андреа не оказалось никого. Она была одинока по каким-то непонятным мне причинам, непонятая и неуслышанная, уязвимая, хрупкая, отчаянно нуждающаяся в том, чтобы ее любили.
Лучистая. Это первое, что приходит в голову, когда вспоминаю о ней за завтраком в ресторане отеля, или, когда лечу с Лайтвудом на очередные переговоры в качестве его личного помощника. Уверен, Генри без раздумий убил бы ее, узнав, что не ему адресована моя улыбка, когда я смотрю сквозь него, вспоминая, как маленькая Андреа танцевала под звуки саксофона в Центральном парке, строя мне забавные гримасы, пока я ел ее мороженное.
И когда мы оказываемся в Цюрихе, в одной из штаб-квартир конгломерата, я вычеркиваю воспоминания о юном личике Андреа, превращаясь в того, кем являюсь на самом деле. С тех пор, как я влился в «Изиду», став одним из его законспирированных участников, за мной закрепилось прозвище, которое никто ни разу не бросил мне в лицо, но я знал… Обладая властью и покровительством Генри, я всегда знал немного больше, чем остальные.
«Сучка Лайтвуда».
В «Изиде» не было ни одного человека, который не ненавидел бы меня, считая дни до полного охлаждения Генри. Немногие знали о его пристрастиях, но те, кто был в курсе, отчаянно ждали момент, когда смогут поставить меня на место. Но были и те, кто завидовал ему.
Я не знаю, что было во мне такого, но, изо дня в день, мне приходилось отбиваться от назойливого внимания мужчин и женщин, которым непременно хотелось пополнить свою личную коллекцию экземпляром, которым так дорожил Генри Лайтвуд. И я позволял им делать это. Не потому что хотел, а потому что был уверен, что Лайтвуд узнает, и ничего не сможет сделать, давясь от бессильной ярости. После смерти Сары, я не связывался с обычными людьми, которых он мог убрать одним кивком головы.