умывайся и на дачу собирайся… Хотя какая там дача! Или я брежу спросонья? Нет, не зря говорят, что накопленная усталость хуже СПИДа. Устал я, ничего не попишешь.
– Встаю, спасибо. – Я потянулся и спросил: – Остальных хоть разбудил?
– Как не разбудить, разбудил. Я ить их самыми первыми на ноги поднял, вам чуток доспать выпало. Кто знает, удастся ль еще седни глаза сомкнуть.
– Главное – не навсегда их закрыть.
– Скажете тоже, господин сержант! – испуганно охнул гренадер.
– Шучу, Михайла, шучу. Самому жить охота.
И это мягко сказано. Нет, смерти я не боюсь, в конце концов, ее не минуешь и глупо бояться того, через что рано или поздно (лучше поздно) пройдут все. Но надышаться хочется.
Я плеснул на лицо водицы, сгоняя остатки сна, размял затекшие конечности и с удовольствием зевнул. Вечерело, еще немного, и станет темным-темно, будто кто-то в небесных сферах в целях экономии выключит свет. Михайлов, который из всей нашей компании выглядел наиболее свежим, изготовил факел, с помощью которого мы собирались запалить амбар. Для этого он связал вместе пучок сухих березовых лучин, обмотал верхнюю часть паклей и облил лампадным маслом. Нашарив в кармане огниво, выкресал мертвенно-синий, колыхающийся на ветру огонь, полюбовался, будто на красну девицу, и, затушив, произнес:
– Господин сержант, я пошел.
– Давай, не подведи, – напутствовал я его.
– Храни нас Господь, – перекрестился Михайлов и, ступая легко, по-кошачьи, исчез в кустах.
Мы сели на лошадей и стали дожидаться сигнала. Лошадь подо мной дрожала, я похлопал ее по крупу и ласково сказал:
– Потерпи, милая, немного осталось.
Она благодарно фыркнула и затрясла большой головой.
Полыхнуло здорово, огненное зарево взлетело до облаков. Послышались крики – мужские и женские, сначала изумленные и близкие к панике, но почти сразу прекратились. Кто-то, оценив обстановку, уже начинал отдавать короткие, но дельные распоряжения.
– Молодец Мишка, справился, – удовлетворенно отметил Чижиков.
Его ноздри раздувались в предвкушении хорошей драчки. Он хлопнул по щеке, оставив на небритой коже кровавый след, выругался:
– Разлеталось комарье. Живьем сожрут, не подавятся.
– Ничего удивительного: болото рядом, – снизошел до ответа пан Дрозд и посмотрел на меня.
В его глазах ясно читался немой вопрос: пора?
– Поехали, – сказал я и ударил по бокам кобылицы коленками.
Сильное тело лошади устремилось вперед, землю тряхнуло под ударами копыт, порыв ветра перехватил дыхание. Эх, хорошо! Никогда бы не подумал, что с таким азартом понесусь навстречу опасности. Надо родиться поэтом, чтобы описать восторг и упоение, охватившие меня в этот миг.
Дорога уходила за спину. Лошадь мчалась быстрее пули. Я пригнулся к холке, чтобы не угодить под хлещущие ветки, прищурился, вцепился в поводья со всей силы, пытаясь не вылететь из седла, слиться с могучим животным в одно