идти не хочется. Иногда сыплю в кружку сахар, заливаю кипятком и пью горячую подслащенную воду. Без чая и без кофе. Терпеть не могу чай в пакетиках и растворимый кофе. А другого здесь нет. Заварочный чайник, турку стащат или разобьют, только отвернешься. А эти современные удобства в виде чайной или кофейной шелухи отвратительны не столько вкусом, сколько фальшью.
Время надо как-то убить – иду в раздевалку.
«Вари одну, а на обеде еще дунем», – сказал Сева одному рабочему, снял с мобильника крышку, вытащил оттуда маленький кусочек и отдал. Подобное не считается здесь чем-то плохим или противозаконным. Скорее чем-то разбавляющим повседневную тоску. И вправду, как еще заглушить настырный голос в голове, который без умолку вскрикивает, что жизнь идет как-то не так!
Я замедлил шаг и любуюсь катерами. Представляю, как стою на одном из них и рассекаю волны финского залива. Стою за штурвалом и восхищаюсь живописью прибрежных красот. Наш перерыв закончился – начинается у других. Вот и она идет мне навстречу. Если она скажет: «Привет!» – то я украду лодку и отправлюсь с ней в бесконечное путешествие. И жили бы мы лишь для себя. И в нашем мире все только для нас – ни для кого другого! Если только она скажет.
Но она лишь поглядела на меня, встретилась взглядом и улыбнулась. Я улыбнулся ей в ответ, но вышло натянуто, через силу. Она отвела глаза и посмеялась. Надо мной. Взялся за работу и избавился от самобичевания. Оно одолевает всякий раз, когда я упаду лицом в грязь или когда так кажется.
В цех пришел Тихон, тот щуплый парень с косыми глазами. Он постоял минут пять, глядя на мою работу, и принялся помогать. Нам часто помогали со стороны, когда у нас работы завались, а у остальных нет. И скорее это не помощь, а видимость помощи. Ведь надо же чем-то заниматься. Если работник стоит и переливает воду из одного стакана в другой, то пускай, лишь бы что-то делал. Но Тихон действительно помогал. Так же формовал, считал и складывал, как и я. Позже мы распределили работу иначе: он только формует, а я считаю и складываю. Работа стала монотонней, зато быстрее распускали партию.
Тихон рассказал немного о себе. Живет один, приходит домой и готовит ужин в темноте. Говорит, за долги по коммунальным услугам отключили свет. Я и раньше слышал о его неразборчивых тратах. Он залезал в бесконечные долги и скрывался от коллекторов. Сам он сирота и все детство провел в интернате. Когда узнаешь подробности его жизни, чувствуешь себя несказанно счастливым.
Когда дело отлажено – работа спорится. Не успеваешь следить за стрелками часов. Пока Сева настраивал станок, я болтал с Тихоном о всякой всячине. Бывает, он спрашивал мое мнение о жизни. Видимо, разница моих убеждений с убеждениями работников цеха служила неким авторитетом. Я назидательно растолковывал ему: занимайся образованием и не злоупотребляй алкоголем. А он недоумевал от подобных советов. Как отказаться от выпивки, ведь и так живется неладно? А без этого вовсе жить-то зачем! Сколько я ему не доказывал, что все беды от злоупотребления, он никак не мог вразумить.