узнавали что-то новое. Как долог оказался наш санный путь – продвижение вперед и вылазки по суше и по оледенелым морям, то в погоне за дичью, то в поисках людей? 20 000 миль или 5000 датских миль[2], половина окружности Земли? Да и какая, в сущности, разница – ведь для нас расстояние ничего не значило!
Радуясь успеху нашей санной экспедиции, я невольно возвращаюсь мыслями к одному эпизоду на Аляске, где весной все ждали прибытия отважных летчиков с другого конца земного шара[3]. И я всем сердцем благословляю судьбу, позволившую мне родиться в те времена, когда полярные исследования на собачьих упряжках еще не изжили себя. Ибо наш опыт вобрал в себя все очарование и разнообразие путевой жизни, а также возможность познать что-то новое; и вот уже во второй раз перед моими глазами пробегает узкая колея, оставленная нашими санями на белом снегу.
Меня переполняет теплое чувство благодарности ко всем нашим терпеливым и неприхотливым собакам. Изо всех сил трудясь вместе с нами, они оказывали нам такую помощь, какую только могут дать живые существа: они сражались с труднопроходимыми торосами, неистово гнались за добычей на охоте; а как они радовались, когда мы, голодные и истосковавшиеся по мясу, замечали вдали стойбище, пахнущее неведомыми людьми!
Именно этот опыт и лег в основу моего повествования о встреченных нами на пути незнакомых землях и народностях во всем их многообразии.
Теперь мне начинает казаться, будто все события моей жизни естественным образом дополняют друг друга. Моя благодарность опыту, полученному в пути на собачьих упряжках, перерастает в благодарность за мое детство, проведенное в Гренландии. Моей первой настоящей игрушкой были сани, и теперь сани помогли мне выполнить главную задачу моей жизни. Я с детства знал эскимосский язык, тогда как другим арктическим исследователям пришлось его учить; я жил бок о бок с гренландскими охотниками, и потому тяжелые условия экспедиции были для меня естественной формой труда. Можно сказать, что Пятая экспедиция Туле – не что иное, как счастливое продолжение моего детства и юности.
Обобщая впечатления, оставившие наибольший след от длительного путешествия, я естественно в той же мере испытываю радость при мысли о том, что могу рассказать, как и смиренную грусть при мысли о том, что я поневоле должен пропустить. Особенно сожалею я, что приходится опустить все сообщения моих товарищей о тех санных экскурсиях, которые они проводили самостоятельно.
Почти полтора года мы провели в нашем штабе на Датском острове у северного побережья Гудзонова залива, изучая живущих рядом эскимосов Айвилика и Иглулика; мы вели раскопки руин ранней эскимосской культуры и посещали первобытных эскимосов на Баррен-Граундсе. Во время второй зимовки мои спутники продолжили работу и в окрестностях нашего штаба, и среди материковых эскимосов, а также на Баффиновой Земле. А я вместе с двумя гренландскими проводниками, проехав вдоль всего американского континента, вышел