то, что он сконструировал радиоприемник, по которому слушал «Голос Америки», а мама «присутствовала при прослушиваниях».) Их дружба продолжалась и после Кратова.
Кратовские дорожки засыпаны отцветающей сиренью. Праздничный концерт в большом зале госпиталя. Зал полон, все в бинтах, на костылях, но веселые, ведь уже победа, начнется счастливая жизнь. Маленький Митя и я с дедом сидим в первом ряду, мама из-за занавеса высовывает свое хорошенькое личико, подмигивает нам. Она – главная артистка. В черном платье, худенькая, выходит на сцену, читает стихи. Это, конечно, Симонов, «С тобой и без тебя», книга-фетиш военных лет. «Огни далекие дрожали / На том, на русском берегу». «Твой звездный плащ из старой драмы / И хлыст наездницы в руках, / И твой побег со сцены прямо / Ко мне на тонких каблуках». Красиво, зал восторженно хлопает. После перерыва – спектакль, и мы не можем поверить, что дама в шляпе, падающая в обморок, с огромным веером – мама. Это, разумеется, чеховский «Юбилей». Полный триумф, мы в темноте возвращаемся в нашу пристройку к конюшне, долго крутимся в кроватках, а дед утешает нас, что скоро все будет хорошо, и бабушка, его обожаемая «Мурочка», вернется из Сухобезводного…
Дмитрий Иванович Костко, наш дед. Он был третьим бабушкиным мужем, и не был нам кровной родней. Но он был лучше любого родного. Мы с братом его обожали. Соревновались, кто придумает для него лучшее прозвище: дедан, дедастик, дедуля… Он был белорус из-под Орши, из семьи священника. Каково пришлось этой семье, легко себе представить – они все были «лишенцы», то есть не только не имели права голосовать, но и работать на государственной службе. Дед был самым удачливым: он закончил семинарию в Могилеве по «светской» профессии – учитель русской «словесности», так он всегда о себе говорил, и ему удавалось иногда поработать в школе. Но при каждой «чистке кадров» его увольняли, и он, как и вся его трудолюбивая семья, знавший немало ремесел, стал сапожничать, в московской квартире на кухне чинил и «кроил» соседям башмаки, а в Кратове стал «инструктором сапожного дела», то есть обучал «навалидов» тачать сапоги, тех, конечно, у кого были руки. Для безруких, слепых и контуженных были другие профессии. Потому-то и выделили ему приконюшенную комнату, «служебную жилплощадь».
Все бабушкины мужья были, как сказано у Пушкина в «Пиковой даме» о супруге графини, «своего рода бабушкины дворецкие». «Белорусы – тряпки», – говорила сама графиня, любившая хлесткие характеристики (за что и пострадала на шесть лет лагерей во время войны!). Да, дед был «тряпка», «подкаблучник», слишком добрый, слишком мягкий. Однако, несмотря на всю свою кротость, он был глубоким антисоветчиком. Ненавидел Сталина. (Забавная семейная легенда гласит, как еще до войны, когда он преподавал, один раз любимые ученики пришли его навестить. Он часто болел, слабое сердце. Вместо пирожных они принесли ему большой портрет Сталина. Пришлось повесить. И 16 октября 1941 года, когда немцы подошли к Москве и она вся дымилась от сжигаемых партийных билетов, сочинений Ленина, советских удостоверений, пришел дедов звездный час: