не считалось преступным по закону, во всем королевстве еще множество людей разделяло мнение Марии по этому поводу: хороший эзианин – мертвый эзианин.
– Сам я, конечно, не эзианин, – сказал Дадли после долгой паузы. – Но вот мой сын – да.
Эзианин! Как здорово. На минуту Эдуард даже забыл, что стоит одной ногой в могиле и выдает лучшего друга замуж из чисто политических соображений.
– И в кого же он превращается?
Дадли покраснел.
– Он проводит дни в облике… – его губы шевельнулись как бы в попытке выдавить наружу нужное слово, но не получилось.
Эдуард подался вперед.
– Ну?
Дадли изо всех сил старался закончить фразу:
– Он… каждый божий день… он… Он…
– Ну же, давайте! Говорите! – потребовал Эдуард.
Дадли провел языком по губам.
– Он… принадлежит к лошадиной породе.
– К чему принадлежит?
– Он жеребец, ваше величество.
– Жеребец?
– Да… Конь.
Эдуард с открытым ртом откинулся назад, да так и застыл на несколько мгновений.
– Конь. Значит, ваш сын проводит дни в обличье коня, – повторил он, словно желая увериться, что понял все правильно.
Дадли печально кивнул головой.
– Неудивительно, что я никогда не видел его при дворе. Я почти и забыл, что у вас есть еще сын, кроме Стэна. Разве вы не уверяли нас, что он полубезумен и потому вы считаете для него невозможным и неприличным появляться в обществе?
– Мы думали: все лучше, чем такая правда, – признался Дадли.
Эдуард стряхнул со столика на ладонь ежевичину и съел ее.
– И когда же это началось? Как это случилось?
– Шесть лет назад, – отвечал Дадли. – А как – я не знаю. Однажды, когда ему было тринадцать лет, он закатил истерику. Не успели оглянуться, а он уже… – Герцог не нашел в себе силы снова произнести это слово. – Я уверен, что он составит отличную партию для Джейн, государь, и говорю это не потому, что он мой сын. Он крепкий малый: кости отлично развиты, здоровяк, смышлен, во всяком случае, отнюдь не безумен – и достаточно послушен и управляем, чтобы послужить нашим целям.
Несколько минут Эдуард обдумывал сказанное. Джейн обожала все, что имело отношение к эзианам. Против того, чтобы выйти замуж за одного из них, она возражать не станет. Однако…
– Он все дни проводит в лошадином облике? – спросил Эдуард.
– Каждый божий день. От рассвета до заката.
– И никак не контролирует свои превращения?
Дадли взглянул на противоположную от себя стену, где висел огромный портрет Генриха VIII, и Эдуард тут же понял, как глупо прозвучал этот вопрос. Его отец не управлял своими превращениями во льва. Старого короля просто охватывала ярость, и тогда у него начинали в буквальном смысле расти клыки… Так он и оставался львом до тех пор, пока его гнев не утихал, и часто на это уходили долгие часы. Иногда даже дни. Наблюдать за этим было чертовски неприятно.
Особенно в тех случаях, когда король решал кого-нибудь