из примерочной, у моей мамы округлились глаза. Она сказала, что это платье похоже на те, которые калифорнийские девушки носили в шестидесятых. Уж не знаю, откуда ей было это знать, ведь она прожила в Эбердине всю жизнь.
– Ки-или, – протянула было Морган, потом прикрыла рот рукой, раз, другой. – Ты сейчас выглядишь как… настоящая женщина.
– А ты сейчас говоришь, как телевизионная реклама гигиенических тампонов, – усмехнулась я.
Но когда я несколько раз покружилась, глядя на свое отражение в трехстворчатом зеркале, мне стало ясно, что Морган имела в виду.
В том году уже было несколько случаев, когда я выходила поразвлечься вместе с Морган и Элизой и те, с кем мы гуляли, думали, что я на год или даже на целых два младше своих подруг.
Я носила одну и туже прическу с тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет: волосы, подстриженные по одной линии. Хорошо еще, что я бросила носить хотя бы яркие пластмассовые пряжки-заколки. У меня были очень тонкие, практически детские волосы, и вырастали они только до плеч. Морган вечно пыталась уговорить меня сделать прическу под пажа либо выстричь короткую стрижку или челку, но я все никак решалась на это пойти, потому что была уверена: сделай я какую-нибудь более классную и смелую прическу, и моя физиономия станет выглядеть еще более детской.
Платье приятно облегало тело и было мне совершенно впору. При таком его фасоне большие груди показались бы явно лишними, и это было для меня как нельзя кстати. На грудастой девушке это платье выглядело бы странно и нелепо. Оно требовало стройных линий и красивых длинных ног. Морган всегда говорила, что я самая худая и немускулистая девчонка из всех, кого она знает, и я никогда не носила короткие шорты, потому что боялась, что ноги у меня слишком длинные и похожи на палки. Но в этом платье они такими не казались. В нем все было просто идеально.
Я надеялась, что буду выглядеть хотя бы хорошенькой, но в этом платье я была красивой. До этого момента я и не подозревала, что между тем и другим существует такая огромная разница. Платье было таким чудесным, что мне стало по-настоящему стыдно, когда, глядя на него, я переоделась обратно в свои джинсы и мешковатый шерстяной жакет и обулась в резиновые сапоги.
Когда мы подошли к кассе, мы все трое не удержались и пощупали ткань. Она казалась тонкой, но на самом деле кружева были тяжелыми и негнущимися и немного блестели. Морган обратила мое внимание на то, что с бегунка молнии на спине платье свисает амулет – золотое сердечко.
Вот тогда-то я впервые и посмотрела на его цену.
Не зная, что теперь делать, я взглянула на маму, но она отмахнулась от меня, сделав вид, что цена не имеет значения. Что ж, ладно, в этом я могла ей подыграть. Но вместо того, чтобы открыть бумажник, она начала расплачиваться с кассиршей мятыми двадцатидолларовыми, пятидолларовыми и даже однодолларовыми купюрами, и она доставала их, стараясь не привлекать внимания, из конверта от поздравительной открытки, который лежал