но ни аккорда джазового не слышно было. Понятно, когда идешь учиться, отказываешься от всего этого ребячества вроде джаза, джиттербага, голливудских фильмов. Можно смотреть экспериментальное кино: как голая девица ползет по столу, берет ключ, кладет его в рот и вся такая странная, это нормально, что бы то ни значило, а вот в обычное кино ходить нельзя, приходилось отказываться. Заходя в Карнеги Тех, перекрываешь за собой все выходы – пошли вы, банальные обыватели, – и воспаряешь на другой уровень бытия. И преподаватели это поощряли. Совсем как немецкие офицеры. Эти люди абсолютно исключительные, это творцы, и принадлежат они совсем другому миру. Потому тот дурацкий фильм, A Song to Remember, и был так важен, что это была вульгарная версия мифа о превосходстве творца над обычными людьми. Мы всерьез верили, что были избранными душами, этими замечательными личностями, а народ вокруг нас такие болваны, что и тратить время не стоит, думая о них. Героями эпохи были Пикассо, Микеланджело и Матисс. Оглядываясь назад, я понимаю, что мы были абсолютно оторваны от реальности. Не имели ни малейшего представления о том, что в действительности происходило в искусстве или на сцене. Разве кто слышал о Джексоне Поллоке? Искусство было тем, что творится в студиях. Это было очень важное слово – богемный идеал – студия. И вечно эти водолазки, куда без них…
Ко второму курсу Энди таки освоился в своем окружении и избавился от своей застенчивости первокурсника, хотя ему все еще требовалось много помощи с письменными работами. Он вступил в школьный киноклуб Outlines, где показывались фильмы из нью-йоркского Музея современного искусства (МоМА). В клубе также выступали приглашенные лекторы, и Энди послушал авангардную кинематографистку Майю Дерен и композитора Джона Кейджа. В Питтсбурге был хороший симфонический оркестр, и на его концерты он тоже ходил. А еще Энди увлекся балетом и современным танцем. Хосе Лимон был культурным героем, и Энди с Филипом смотрели каждое его выступление. Приезжала Марта Грэм и произвела на всю группу большое впечатление. Энди очень тронуло ее выступление в Appalachian Spring. Даже фотографировались, изображая что-то в ее стиле.
Энди так интересовался танцем, что пошел еще дальше и стал брать уроки модерна с сестрой Кесслера, Корки Кауфман. Он не был особо ритмичным от природы и страдал от всех этих плие, но дважды в неделю переодевался в трико и присоединялся к девушкам, осваивавшим ритм, пространство и движение в течение целого часа. Он, единственный мужчина, также ходил в женскую группу современного танца в Техеи, демонстративно сфотографировался с ними для выпускного альбома. Через многие годы на вопрос, помнит ли она его, их преподавательница Дороти Кэнрич фыркнула: «Тот чокнутый!».
Его самой большой радостью были вечеринки. В гостиной семьи Гретхен Шмертц или у Кесслеров, раз папа-Кесслер женился и переехал, Энди сидел за столом, прикрывая рот рукой характерным жестом, содранным у его мамы, и прислушивался к разговорам вокруг. «Любил их ужасно, – говорил Кесслер. – Просто обожал вечеринки.