прошептал он.
Я взял в темноте за руки Смирнова с Петрушевым и сказал:
– Пойдем к дверям и постучим. Если отворят, сразу вваливайтесь, а я дверь запру. Фонарь с вами?
– Здесь!
– Давайте его мне!
Я взял фонарь, приоткрыл в нем створку, нащупал огарок и приготовил спички.
Потом мы втроем смело подошли к дверям, и я постучал в окно.
Никто не отозвался. Я постучал крепче.
За дверью словно пошевелились. Потом Анна закричала:
– Кто там?
Я изменил свой голос и ответил:
– Отвори! От Стефании и от отца!
За дверью опять все смолкло, но затем звякнула задвижка, и дверь чуть-чуть приоткрылась.
Моим молодцам было этого довольно.
Они мигом распахнули дверь и вошли в комнату. Раздался страшный крик перепуганной Анны.
Я вошел за ними, тотчас запер дверь и зажег фонарь.
Это было делом одной минуты.
Перед нами стояла Анна в одной длинной сорочке.
– А где Мишка? – спросил я.
Она продолжала кричать как резаная:
– Какой Мишка? Я ничего не знаю. Вы всех забрали. Оставьте меня!
– Ну, братцы, идите прямо к двери, на ту сторону, – сказал я, – да осторожно. Смотрите направо. Он там, может быть, за печкою.
Я не успел кончить, как Анна бросилась к двери и заслонила ее собою.
– Пошли вон! Не пущу! – вопила она.
Я потерял терпение.
– Берите ее! – крикнул я.
Она стала сопротивляться с яростью дикой кошки, но мои силачи тотчас управились с нею. Смирнов сдернул с кровати широкое одеяло, ловко накинул на нее, и через две минуты она лежала на постели спеленутая и перевязанная по рукам и ногам.
Тогда она стала кричать:
– Спасайся!
В ту же минуту распахнулась дверь, и из нее, страшный, как сибирский медведь, выскочил Мишка Поянен. В руках у него была выломанная из стола ножка.
– А, ты здесь, почтенный! – крикнул я ему.
Мой голос привел его в бешенство, и он, забыв о двух моих пособниках, с ревом кинулся на меня и… в ту же минуту лежал на полу.
Петрушев подставил ему ногу и сразу насел на него. Связать его потребовалось минут пять.
Тогда я приказал развязать Анну, и мы вышли из сторожки номер девять со связанным Пояненом.
На другой день снимали с него допрос. Личность его была удостоверена раньше. Ему было всего тридцать лет. Выборгский уроженец, типичный чухонец, угрюмый, мстительный, злой, он был у себя на родине четыре раза под судом за кражи и два раза был сечен розгами по сорок ударов каждый раз.
Но это и все, что мы о нем узнали.
Сам он от всего отрекался. Не узнавал Славинского, Стефании, Калины, меня. Отказывался от всякого соучастия в преступлениях, и, хотя его убеждали и я, и Келчевский, и Прудников, и приставы, и даже пастор, все-таки он не сказал ни одного слова признания.
Но улики против него были слишком очевидны, чтобы он мог этим путем избегнуть наказания. Так окончилась поимка Поянена. С Перфильевым дело было гораздо труднее, и мне помог благодетельный