как слеза. Уж поверьте мне, после нее наутро голова болеть не будет.
– Она действительно домашняя? – спросила Татьяна.
– Домашняя, домашняя, – заверил Крылатый. – Сосед на свадьбу своей дочери гнал и меня угостил. А я, видите, вам привез. Не пожалел. У нас ведь в поселке как?! Кто-то самогонку только на продажу гонит. А кто-то производит ее исключительно для домашнего потребления.
– И в чем отличие? – осторожно спросила Татьяна.
– Так для личного-то пользования завсегда вкуснее получается. А на продажу и развести всякой гадостью можно.
– Значит, разница только в этом, – догадалась Татьяна.
– Не только, – назидательно поднял вверх указательный палец дядька. – Еще и в отношении к конечному продукту. Или ты ее из хорошего сырья делаешь, или из бурды какой.
– Я смотрю, у вас в поселке самогоноварение вообще на широкую ногу поставлено, – заметила Татьяна.
– Есть такое дело, – ответил дядька. – Только от ведущих стран в этой отрасли мы все еще заметно отстаем. Вот в Шотландии как? – спросил Крылатый и тут же ответил: – У них там виски, то есть по-нашему самогонку, как и у нас, испокон веку производят. Только у них это традиционным промыслом называют, а у нас административно-наказуемым деянием кличут. Вот и получается, что у них это благородный напиток, а у нас прямое нарушение законодательства. Вот и все дела!
Серафим Иванович посмотрел сквозь запотевшее стекло бутылки и сказал:
– А только как самогонку ни назови, народ ее все равно с большой охотой потреблял и всегда потреблять будет, даже несмотря на то, что от нее, родимой, и многие наши беды проистекают. Ну что, племяша, врежем за встречу по маленькой-то?
– Вообще-то, я не пью, – сказал я.
– Так мы пить-то и не будем. Мы же только попробуем, – разливая самогон в стаканы, сказал он и хотел уже было обидеться: – Ну, ты прямо как неродной. Давай, давай, не томи, поддержи родственника в трудную минуту.
Пришлось повиноваться.
Я поднял стакан, выпил и тут же зажмурился. Мягкая волна ударила меня сначала по лицу, потом по плечам и рукам и вскоре добралась до ног.
Судя по вкусу и крепости, жидкость явно предназначалась исключительно для атомных реакторов.
Когда я открыл глаза, вокруг все плавало и было как-то неестественно ярко.
– О-о-о! Да ты, племяша, до спиртного-то слаб, – пристально глядя мне в глаза, заметил дядька. – Вон как глазки-то сразу повеселели!
– Я же говорил, что не пью, – сказал я, а дядька налил себе еще, дыхнул в сторону, выпил, крякнул и тут же закусил.
– Я же, племяша, раньше тоже, как и ты, не пил, – сказал он. – Что ты! У нас в райкоме это вообще не допускалось. Давно это было. Еще при социализме. А выпивать я совсем недавно начал. Когда сына посадили…
– Ой, какой ужас! – всплеснула руками Татьяна. – А что случилось?
Дядька снова достал платок и высморкался.
– Зарезал мой сынуля по пьянке одну старушку. Хоть бабка и дюже вредная была, а все ж таки человек. Теперь мой Серега в тюрьме