что перезвонят, как только Савл сможет с ним поговорить.
Фабиан гнал по Акр-Лейн. Слева высилось странное белое здание с кучей грязных башенок и потрепанных окон в стиле ар-деко. Оно казалось заброшенным. На ступеньках сидели два парня в огромных куртках с эмблемами команд по американскому футболу, который явно никто из них никогда не смотрел. Ветхое великолепие дома их явно не интересовало. Один закрыл глаза и прислонился к стене, как мексиканский канонир из спагетти-вестерна. Его друг оживленно болтал, прижав ладонь к щеке. Крошечный телефон терялся в складках рукава. Фабиану вдруг стало завидно, но он подавил это чувство. Такому он умело сопротивлялся.
«Не я, – сказал он себе, как всегда, – я еще держусь. Я не стану еще одним черным с мобилой и надписью «Барыга» на лбу… на языке, который хорошо знает полиция».
Он привстал в седле, нажал на педали и помчался к Клэпхему.
Фабиан знал, что Савл терпеть не может пессимизм отца. Фабиан знал, что отец с Савлом даже не разговаривают. Фабиан единственный из всех друзей Савла видел, как тот вертел томик Ленина в руках, открывал, снова закрывал, перечитывал надпись на обложке. Отец писал мелко, без нажима, как будто опасаясь сломать перо. Савл бросил книгу Фабиану на колени и подождал, пока друг прочтет.
«Савлу. Это всегда было важно для меня. С любовью, старый левак».
Фабиан помнил, как посмотрел Савлу в лицо. Плотно сжатые губы, усталые глаза. Он захлопнул книжку, погладил обложку и поставил на полку. Фабиан знал, что Савл не убивал отца.
Он пересек Клэпхем-Хай-стрит, скопление ресторанчиков и благотворительных магазинов, свернул в переулки, петляя между припаркованными машинами, выехал на Силверторн-роуд. Поехал по длинному склону вниз к реке.
Он знал, что Наташа работает. Он знал, что, повернув на Бассет-роуд, услышит отдаленный грохот драм-энд-бейса. Она, наверное, склонилась над синтезатором, сосредоточенно, как алхимик, нажимает клавиши, двигает фейдеры, жонглирует длинными последовательностями нулей и единиц, превращая их в музыку. Слушает и творит. На это Наташа тратила все время, свободное от смен в музыкальных магазинах своих друзей, где обслуживала покупателей равнодушно, как автомат. Своим трекам она давала резкие хлесткие названия: «Восстание», «Нашествие», «Вихрь».
Фабиан думал, что именно Наташина одержимость делает ее асексуальной. Да, она была очень хороша собой, и недостатка в поклонниках не испытывала, особенно в клубах, особенно когда проходил слух, что играют-то ее музыку. Но Фабиан и представить не мог, чтобы она кем-то заинтересовалась, хотя порой она приглашала кого-нибудь к себе. Он не мог даже думать о ней как о потенциальной партнерше, это казалось ему святотатством. В этом мнении Фабиан был одинок – это постоянно твердил ему его приятель Кай, веселый вечно обдолбанный придурок, который все время пускал на Наташу слюни. Он говорил, что музыка – это понты, увлеченность – понты и отстраненность – тоже понты. Как у монашек. Все же хотят заглянуть