и так уже известно все, что известно мне. Я теоретик, а не командир, – а сейчас им нужен командир, причем с совершенно другими способностями. Так что на самом деле… их злость из-за моего ухода только уронила их в глазах общества, и…
– Папа, ты не заметил, что не я тебе позвонила?
– Только сейчас сообразила?
– Да, и кто тебе все рассказал? Кто-то из университета?
– Нет, Грасдольф – у него есть друг в фонде, и…
– Ну, ясно.
Отец вздохнул.
– Цинизма тебе не занимать.
– Какой смысл брать заложника, если не посылаешь требования выкупа?
– Грасдольф – мой друг, его просто используют, и я в самом деле имел в виду…
– Папа, возможно, тебе кажется, что ты готов отказаться от своего донкихотского крестового похода ради того, чтобы облегчить мне жизнь, но на самом деле ты никогда этого не сделаешь, о чем мы оба прекрасно знаем. Я даже не хочу, чтобы ты от него отказывался. Мне все равно. Ладно? Так что твоя совесть чиста, их попытка принуждения обречена на провал, университет по-своему обо мне позаботится – да и вообще, у меня тут есть на курсе умный, симпатичный и чертовски заносчивый парень, который пытается за мной приударить, так что жизнь почти прекрасна.
– Да ты прямо благородная мученица.
– Вот видишь, как быстро мы поругались?
– Потому что ты не желаешь со мной разговаривать, а просто несешь всякую чушь в надежде, что я от тебя отстану.
– Похоже, пока все-таки не получается. Но уже близко к тому?
– Зачем ты это делаешь? Зачем ты хлопаешь дверью перед каждым, кому ты небезразлична?
– Насколько я знаю, я пока что хлопала дверью лишь перед теми, кто чего-то от меня хочет.
– И чего, по-твоему, хочу я?
– Чтобы тебя знали как самого выдающегося военного теоретика всех времен, но чтобы при этом твоя семья была предана тебе так же, как если бы она знала тебя по-настоящему. И знаешь что? Я не желаю продолжать этот разговор, и когда я отключусь, что я сейчас собираюсь сделать, пожалуйста, не звони больше и не оставляй на моем компе трогательных сообщений. И – да, я тебя люблю, у меня все в полном порядке, и на этом все, точка, до свидания.
Она прервала связь, и только после этого смогла заплакать.
Слезы разочарования – вот что это было, и ничего больше. Ей требовалось дать выход своим чувствам. И ей было все равно, услышит ли кто-то, что она плачет, – главное, чтобы ничто не мешало объективности ее научных исследований, а остальное не важно.
Перестав плакать, Тереза опустила голову на руки и, кажется, немного вздремнула. Даже наверняка – была уже вторая половина дня, она успела проголодаться, и ей хотелось в туалет. Тереза ничего не ела с самого завтрака, а стоило ей пропустить обед, как к четырем часам у нее всегда начинала кружиться голова.
На экране ее компа по-прежнему были данные студентов. Закрыв их, Тереза расправила пропотевшую одежду, подумав: «И впрямь жарковато для свитера, особенно столь толстого и мешковатого». Но футболки под свитером не было, так что ей ничего не оставалось, кроме как идти домой, обливаясь