суффиксами, целовал девочкам ручки и никогда не повышал голос. Однако, согласно его творческому тонкому строению, для вдохновения он порой выпивал и превращался в совершенно противоположное чудовище – скрягу, ворчуна и грубияна. Порой в таком виде он заявлялся на репетиции.
– Аглая! – Кричал он, борясь с икотой. – Шош ты так пищишь, как будто у тебя гиря к жопе подвешена! – Дальше он начинал безудержно икать и убегал. Возвращался он уже «очищенным», со здоровым лицом и добрыми шутками. Но Аглаю это всё равно задевало, и она боялась и петь, и танцевать, и поднимать головы. Именно в театре она узнала, что из-за своей слабости люди могут быть жестокими.
Ангел Аглаи: «Вот зачем же ты это, а? Опять? Тут-то что?»
Чёрт Аглаи: «Как что? Страх!»
Чёрт подсыпал Аглае в душу приправу страха.
Ангел Аглаи: «А чего бояться-то дурака, тем более пьяного? К тому же тут восемь здоровых парней! Они-то! Ну они-то!»
Чёрт Аглаи: «Когда все эти восемь Чертей сыплют страх, то ты тоже будешь».
6
Одна из репетиций стала особенной. Эдуард Парамонович в честь подступающего Восьмого марта готовил постановку «Ромео и Джульетта» в весенней интерпретации. Его задумка заключалась лишь в том, что Монтекки – это Овощи, а Капулетти – это Фрукты; концовку он также изменил на добрую. И смысл всей пьесы должен был стать таким: весна – это время чудес и любви, и фруктам и овощам не нужно враждовать, ибо любовь спасёт мир. В остальном же он придерживался классика.
Главные роли, то есть Ромео, а в этой постановке Огурец, и Джульетта, а здесь – Персик, достались Кире Мандрику и Аглае Архангельской. Эдуард Парамонович выбрал Кирю на роль Огурца потому, что он был выше всех и в ярких веснушках, а ещё и говорил каким-то огурцовым голосом: «Как будто хрустит и на языке чувствуется малосольный привкус». Режиссёр у них и правда был тонкой натурой.
А Аглаю он сам порой называл Персиком за её мягкую игру, нежные движения рук и короткие бархатистые волосы.
Киря и Аглая учились в параллельных классах, познакомились только когда Аглая стала регулярно посещать репетиции, но лично, наедине, пока ещё не общались. Аглае Киря понравился за его всегдашнее желание помочь и тягу к приятным неспешным разговорам. Он всегда был душой компании, много шутил, врал, что с ним приключалось за границей. Вряд ли его байкам охотно верили, но слушать было приятно и смешно.
Когда же появилась Агла, Киря несколько поутих в своих завиральных историях. Друзья начали его подкалывать, мол, что ты скажешь на то, что детям в Эфиопии или Танзании в пятнадцать лет выбивают зубы и оставляют только десять? Если Аглая была свидетелем таких подколов, то Киря мямлил, краснел и говорил, что не знает, никогда там не был, но обязательно поедет и выяснит. А если Аглаи не было, то на эту чушь плёл ещё более замудрённую туфту, что никто уже не обращал внимания на смыслы, а просто хохотал.
На репетициях «Ромео